Вера Хенриксен - Сага о королевах

В палатах были обе королевы. Гуннхильд сидела на высоком троне, а рядом полулежала на подушках Астрид. Перед ними стоял стол — они играли в тавлеи.

Рудольф прямо перешел к делу, даже не удосужившись поприветствовать королев. Он объявил, что я священник, ирландец по имени Ниал. Кажется, он так и не понял, к какому роду я принадлежу. Рудольф заявил, что я незаконно был в рабстве у королевы Гуннхильд долгие годы и что она немедленно должна освободить меня. Он был очень строг и даже не упомянул, что королева совершила такой тяжкий грех по незнанию.

Я старался не смотреть на Гуннхильд.

Вместо нее я уставился на доску с тавлеями. Гуннхильд как раз бросила кубик и собиралась продвинуть свои фигуры, когда мы пришли. Как только я посмотрел на доску, то сразу же вспомнил правила этой игры, как будто играл в тавлеи только вчера. Меня научил этой игре исландский скальд, который гостил в доме моего отца. Его звали Торд, но прозвища его я не помнил. Дома в Ирландии у меня были тавлеи из янтаря и моржовой кости, на голове «королей» красовались короны из настоящего золота. Хотел бы я знать, кому эти тавлеи принадлежат сейчас.

Гуннхильд ответила Рудольфу, что не возражает против моего освобождения. Наоборот, я волен ехать, куда мне угодно, после того как она покончит с формальностями.

Рудольф возразил, что я поеду не куда мне угодно, а прямиком к епископу Эгину.

Я молчал. Поскольку в Ёталанде мне не принадлежала даже одежда, что была на моем теле, то единственной надеждой оставался епископ. Я по-прежнему не отводил глаз от доски. Мне показалось, что королева Гуннхильд проигрывала эту партию. К ее «королю» с двух сторон устремились фигуры королевы Астрид.

Королева Гуннхильд задумалась.

— Так ты, Рудольф, требуешь, чтобы я освободила Ниала только для того, чтобы передать его во власть епископа?

— А для чего же еще, если он священник?

— А что думаешь об этом ты сам, Ниал? — обратилась ко мне королева.

Я пожал плечами:

— Мне кажется, что лучше быть священником, чем рабом. Но епископу больше пользы от священников, которые по собственной воле хотят служить Господу нашему.

Я заметил, как королева Астрид с удивлением посмотрела на меня:

— Это не ответ раба.

Я тут же ответил:

— Королева, кто сказал, что в голове раба должны быть только рабские мысли?

— Ты священник, — сказала королева Гуннхильд, — но как я поняла, не хочешь им быть. Но может быть, тебе известно, что по этому поводу говорят законы?

Я понял, что она старательно выбирает слова, что она не знает, как много я рассказал Рудольфу, и старается меня не выдать.

— Не думаю, что в законах есть что-нибудь по этому поводу. Но после освобождения я должен буду предстать перед епископом, и, если он даст мне работу, я должен буду ему повиноваться.

Рудольф одобрительно кивнул.

— А если я освобожу тебя не как священника, а как ирландца Ниала, что тогда?

— Вы освободите его как священника, — перебил королеву Рудольф.

— Я понимаю, что должна освободить священника, находящегося в рабстве, но это мое дело, освобожу ли я его как священника или предпочту освободить ирландца, который случайно оказался священником.

— И что, вы думаете, будет с этим ирландцем? — злобно поинтересовался священник. — Ведь у него нет денег и нет семьи, которая могла бы позаботиться о нем. С тем же успехом вы могли бы отпустить его голого в дремучий лес.

— То, что он ничем не владеет, легко исправить, — королева начала терять терпение, — человек, который незаконно находился в рабстве много лет и работал на меня, может рассчитывать на мою благодарность. Какая у него семья, он знает сам. А тебе не следовало бы забывать советы наших предков:

Теперь разозлился Рудольф и решил перейти к угрозам:

— Королева Гуннхильд, можете быть уверены, что епископ Эгин будет очень недоволен, если узнает о нашем разговоре. Неужели вы не знаете, какой властью он наделен?

Королева помедлила с ответом, а я опять перевел взгляд на тавлеи. Конечно, между ней и священником шло сражение, за ходом которого мне надо было бы следить — ведь речь шла о моем будущем. Но меня это почему-то совершенно не интересовало. И внезапно я увидел, что у королевы Гуннхильд есть возможность выиграть партию в тавлеи. Королева Астрид была настолько увлечена наступлением, что совершенно забыла о защите собственного «короля». А у Гуннхильд была одна фигура, которая могла бы добраться до «короля», если бы удача была на ее стороне и на кубике выпало нужное количество ходов. Так что все решал следующий бросок кубика.

Королева Астрид заметила мой интерес к игре.

— Ты умеешь играть в тавлеи, Ниал? — спросила она. Этот невинный вопрос разрядил напряжение в комнате.

— Да, королева.

У нее сразу загорелись глаза:

— Может быть, доиграешь партию за Гуннхильд? Давай сыграем на что-нибудь.

— С удовольствием.

— Тогда я ставлю полный комплект вооружения дружинника и лошадь и говорю, что ты не сможешь выиграть.

— Мне поставить нечего.

— А как насчет рассказа о твоей жизни?

Я покачал головой, но тут мне в голову пришла одна мысль:

— Я могу сложить вису.

— Вису? Ты скальд?

— Скальд больше, чем священник.

Она повернулась к королеве Гуннхильд:

— Ты не будешь возражать, если Ниал доиграет за тебя?

Гуннхильд ответила согласием, но было заметно, что и она, и Рудольф растеряны.

— Твой ход, Ниал! — сказала Астрид, и мне показалось, что она усмехнулась. — Кубик уже брошен.

Я внимательно изучил положение фигур на доске. Кажется, мой план мог удастся. Я передвинул фигуру.

Королева Астрид удивилась:

— Неужели ты не видишь угрозы «королю»?

— Да, королева, с трех сторон.

Она поняла, что я хотел сделать:

— Теперь все зависит от твоего счастья — от кубика!

Она бросила кубик, и ей выпал удачный ход. После этого она отдала кубик мне и заметила:

— Посмотрим на твое счастье!

Я не ответил. Взгляды всех были прикованы к кубику, когда он, прокатившись по доске, замер в ее дальнем углу.

Мне выпало как раз именно то количество ходов, какое было нужно.

— Я проиграла, — заявила Астрид. Она была совершенно не расстроена. — Но я с удовольствием сыграю еще раз на вису.

— В следующий раз, — решительно сказала королева Гуннхильд.

После игры наша беседа стала более дружелюбной.

Я сказал, что не имею ничего против поездки к епископу, что ему надо написать и что я могу сделать это сам.