Он с теплотой в голосе перечислял тех людей, которые помогали ему трудиться во благо Господа, как вдруг на улице раздался шум и грохот, которые доносились в церковь через открытые окна. Сначала послышались отдельные радостные выкрики, которые становились громче и громче. Раздался женский крик, а потом — ржание лошадей. На Мэйн-стрит прогремел выстрел, за которым последовала целая канонада.
Вдруг двери в церковь распахнулись, и на пороге появился Пол Вильямс. Он быстрым шагом прошел между рядами и что-то прошептал священнику.
— Братья и сестры, — торжественно начал Люциан. Казалось, ему сложно говорить. — В Рок-Айленд пришла телеграмма… Роберт Ли вчера капитулировал и передал войска генералу Гранту.
По залу пробежал шепоток. Некоторые поднялись со своих мест. Шаман увидел, как его брат откинулся на спинку лавки, с облегчением закрыв глаза.
— Что это значит, Шаман? — спросила его мать.
— Это значит, что война закончилась, мам, — выдохнул Шаман.
Куда бы Шаман ни заходил в течение следующих четырех дней, ему казалось, что все только и делают, что выпивают за мир и надежду. Повсюду люди веселились и смеялись. Но кое-кто и горевал, потому что почти каждый потерял кого-то в этой ужасной войне.
Когда в ближайший четверг он вернулся домой после обхода, то встретил радостного и оптимистичного Алекса, который сообщил, что в Олдене что-то изменилось. Глаза старика были открыты, он не спал впервые за долгое время. Но при прослушивании легких выяснилось, что хрипы в его груди усилились.
— Мне кажется, он горячий.
— Ты хочешь есть, Олден? — спросил его Алекс. Тот посмотрел на него, но ничего не сказал. Шаман попросил приподнять старика, и они дали ему немного бульона. Это удалось им с трудом, потому что его дрожь только усилилась. Уже не первый день они кормили его только супом или похлебкой, потому что Шаман боялся, что кусочки пищи могут попасть ему в легкие.
По правде говоря, у Шамана было очень мало средств, которые могли бы помочь Олдену, поэтому он так долго не мог выздороветь. Однажды он накапал терпентина в таз с кипящей водой и накрыл склонившегося над ним Олдена простыней, чтобы сделать ингаляцию. Олден долго вдыхал целительные пары и кашлял при этом так надрывно, что Шаман в конце концов убрал простыню и отказался от этого вида лечения.
Горько-сладкое счастье той недели в пятницу сменилось горем и унынием. Проезжая по Мэйн-стрит, Шаман сразу понял, что произошло что-то страшное. Люди собирались в маленькие группки и с трагическим лицами что-то обсуждали. Он увидел Анну Вайли, которая стояла, прислонившись спиной к колонне своего крыльца, и рыдала. Симеон Коуэн, муж Дороти Барнем, сидел в своей бричке, прикрыв глаза, и рассеянно гладил себя по подбородку.
— Что случилось? — спросил Шаман Симеона. Он уж было решил, что нарушено перемирие.
— Авраама Линкольна убили. Застрелили сегодня ночью в вашингтонском театре. Говорят, какой-то сумасшедший актер.
Шаман отказывался верить в эти новости, поэтому спешился и стал расспрашивать всех, кого встречал на улице. Хотя никто и не знал подробностей, очевидно было одно — история, рассказанная Симеоном, оказалась правдой, поэтому он поехал домой и поделился ужасными новостями с Алексом.
— Вице-президент займет его место, — сказал Алекс.
— Не сомневаюсь, что Эндрю Джонсон уже принял присягу.
Они долго сидели в гостиной, не произнося ни слова.
— Бедная наша страна, — сказал Шаман спустя некоторое время. Сейчас он видел в Америке пациента, который был болен чумой и долго боролся за свою жизнь, не жалея сил, а выздоровев, сбросился с утеса.
Для нации настали скорбные времена. Посещая пациентов на дому, он везде видел печальные лица. Каждый вечер в церкви били в колокола. Шаман помог Алексу взобраться на Труди. Брат сумел удержаться в седле — это был первый раз, когда он снова сидел верхом с тех пор, как его взяли в плен. Когда он вернулся, то рассказал Шаману о тоскливом и одиноком похоронном звоне, который разносился по всей прерии.
Сидя у кровати Олдена уже после полуночи, Шаман вдруг отвлекся от чтения и встретился глазами со стариком, который пристально смотрел на него.
— Тебе что-то нужно, Олден?
Он едва заметно покачал головой.
Шаман наклонился к нему.
— Олден, ты помнишь, как мой отец однажды выходил из сарая и кто-то выстрелил ему прямо в голову? Ты еще тогда обрыскал весь лес и никого не нашел.
Олден ответил ему немигающим взглядом.
— Это ты стрелял в моего отца?
Олден с трудом разлепил губы:
— Стрелял… не хотел попасть… только напугать…
— Принести тебе воды?
Олден промолчал, а потом спросил:
— Как ты… догадался?
— Ты сказал кое-что в бреду, пока я сидел с тобой, у меня на многое открылись глаза. Например, я понял, зачем ты отправил меня в Чикаго искать Дэвида Гуднау. Ты ведь знал, что он безнадежно болен, что он сошел с ума и утратил дар речи. И что я абсолютно ничего не узнаю.
— Что еще ты узнал?
— Знаю, что ты по уши увяз в этой истории. По самую больную проклятущую шею.
Тот ответил снова лишь едва заметным кивком.
— Я не убивал ее. Я… — Олден зашелся в ужасном, сильном приступе кашля, и Шаман подставил ему небольшую ванночку, чтобы тот мог отхаркивать серую слизь с небольшим количеством крови.
— Олден… Почему ты сказал Коффу, куда я отправился?
— Ты бы не оставил это дело. Ты сильно напугал их в Чикаго. Кофф прислал ко мне своего человека на следующий день после твоего отъезда. Ну, я ему и сказал. Думал, он только поговорит с тобой, припугнет. Так же, как и меня.
Он тяжело дышал. У Шамана была целая куча вопросов, но он знал, насколько Олден плох. Он вернулся на место и попытался перебороть в себе злость из-за принесенной им клятвы. В конце концов, он взял себя в руки и проглотил обиду, а Олден просто лежал с закрытыми глазами, откашливая кровь и подергиваясь от дрожи.
* * *
Почти полчаса спустя Олден снова заговорил:
— Я возглавлял здесь Американскую партию… В то утро я помогал Грюберу… мяснику. Ушел пораньше, чтобы встретить этих троих. В лесу. Когда я пришел… на место встречи… они уже изнасиловали ту женщину. Она лежала на земле, слушала, как они говорят со мной. Я начал ругаться. Сказал, что теперь не могу здесь быть… Сказал, что они, мол, уйдут, а мне с этой индианкой разбирайся…
Он помолчал немного, а затем продолжил:
— Кофф всегда все делал молча. И тогда… просто выхватил нож и убил ее.
Шаман больше не стал у него ничего спрашивать. Он чувствовал, что его просто трясет от ярости. Ему хотелось закричать, как ребенку.
