Один только Борс излучал удивительную бодрость и воодушевлял всех, поскольку у него в запасе всегда был какой-нибудь рассказ, шутка или готовое замечание по поводу природы человека или устройства мира. Он тоже находился под воздействием камней бессмертия, которые глотал как орехи, когда выпадала возможность; судя по всему, им он и был в некоторой степени обязан своей бодростью. Вести о чудесных пилюлях распространились повсеместно, и Борс предложил пожать урожай, пока светит нынешнее угрюмое солнце. Спрос на камешки был так велик, что рыночная их цена тоже была невероятно высока, даже золота было недостаточно, чтобы их купить: столько золота было просто с собой не унести. Вместо золота камешки обменивали на изумруды, рубины и другие драгоценные камни, сорванные со странных одеяний и доспехов покойных турок, — такие камни ходили среди испанцев и мальтийцев во множестве. Когда Карла узнала об этом прибыльном предприятии, она пристыдила Тангейзера настолько, что он подарил десять фунтов опиума фра Лазаро; этот дар монах воспринял как чудо, которое, как он полагал, происходило из захваченных трофеев. Узнав о подарке, Борс впал в тоску, но Тангейзер заявил, что спас таким образом от изъятия весь их запас, поскольку именно этим угрожала не желающая слышать ни о каких компромиссах Карла. Борс следил, чтобы на кухне всегда было полно запасов еды, бренди и вина, добыть которые делалось все легче по мере того, как сокращалось народонаселение, и обитатели Английского обержа питались хорошо.
И на самом деле, поскольку джентльмены удачи из Италии и Англии, испанские tercios и воины Германского ланга не особенно тяготели к жизни, полной лишений, Английский оберж сделался для них излюбленным местом. Дыры зияли в стенах и крыше, трапезная была частично разрушена, но, хотя открыто веселиться было неуместно, здесь все равно постоянно собиралась теплая компания. Томазо как-то привел Гуллу Кейки и его компаньонов, после чего стали разрабатываться планы по доставке контрабанды и уклонении от налогов. Несколько самых отчаянных городских девушек решились попытать удачу, и в тени нависшей катастрофы расцвели сумасшедшие романы.
Самыми лучшими вечерами, незабываемыми для всех, кто присутствовал там, были вечера, когда Карлу и Ампаро удавалось уговорить вынуть из запыленных футляров инструменты. Они играли для всех собравшихся, и, как предсказывал Тангейзер, их музыка была гораздо ценнее рубинов. Даже самые черствые утирали слезы, вызванные музыкой; иногда бывали даже танцы или пение, у Андреаса де Мунатонеса из Астурии прорезался исключительный тенор, когда его обладатель бывал в подпитии. А иногда — не обращая внимания на громкие насмешки и даже выстреливая из пистолета, чтобы добиться тишины, — Тангейзер читал элегии и эротические газели по-турецки: он был твердо убежден, что поэзия священна на любом языке и особенно в такие времена и в таком месте, как это.
Как верно заметил Борс, призрак «Оракула» последовал за ними даже в Гадес.
После сражения двадцать третьего числа турки зализывали свои раны восемь дней, не предпринимая масштабных боевых действий. Но, несмотря на это, война велась под землей, поскольку саперы мамелюков удвоили усилия по минированию бастионов рыцарей. Пока они пробивали тоннели в известняке, начиная от ничейной земли, инженеры Ла Валлетта ползали над ними с ушатами воды и перекладинами, увешанными крошечными колокольчиками, пытаясь уловить колебания почвы, вызванные работой саперов. Когда это удавалось, мальтийские саперы рыли шахты, чтобы перекрыть дорогу турецким тоннелям и обрушить подземные галереи раньше, чем турки докопают до самых стен. Если все проходило успешно, в результате завязывались подземные бои, сражались лопатами, пиками, ножами с такой мрачной, звериной дикостью, что даже у Тангейзера стыла в жилах кровь, когда он слышал рассказы об этом. С полдюжины заминированных турками тоннелей все-таки были взорваны, все дальше разрушая стену, обращая ее в беззубую руину.
Рыцари тоже внесли свою лепту в общий сумбур, когда взорвали мост, соединяющий Эль-Борго с фортом Святого Анджело. Этот эксцентричный поступок еще много дней занимал умы людей в гарнизоне — гадали, результат ли это несчастного случая или же диверсии; на тот случай, если это все-таки преступление, рабов, помогавших подносить порох, утопили в канале. Когда впоследствии выяснилось, что подрыв моста был стратегическим ходом, призванным поднять моральный дух, логика оказалась слишком сложной для понимания большинства, поскольку теперь приходилось ежедневно переправлять тонны продовольствия в Эль-Борго на баржах. Но рыцари, как было известно всем, народ странный, а самый странный из них — преподобный великий магистр, который и отдал этот приказ.
Тангейзера продолжала волновать проблема, как добраться до спрятанной в Зонре лодки. В самые отчаянные моменты план казался ему детской фантазией, придуманной только для того, чтобы не дать ему сойти с ума. Борс никогда не заговаривал об этом деле. Карла тоже. Оба они, был уверен Тангейзер, считают его не заслуживающим особенного внимания. То, что они не верили в серьезность его намерений, было понятно. Просто они никогда не видели изящной фелюки, которую он тысячи раз видел перед своим мысленным взором, не ощущали в волосах морского ветра, уносящего их обратно в Италию.
Двадцать девятого августа был объявлен общий пост в память о дне усекновения главы Иоанна Предтечи. В противовес посту и, возможно, в качестве компенсации в пятницу вечером устроили пирушку, превзошедшую все, какие видел оберж до сих пор. Поскольку Борс был мастер устраивать вечеринки, то, наверное, и на всей Мальте никогда не бывало подобного. Повод вроде бы нашелся сам собой, может быть, внушенный каким-то предчувствием. Они пережили сто дней в этой адской пасти, что уже само по себе было достаточным поводом к безумному веселью. Женщины играли. Вино и бренди лилось рекой. Распевали песни и баллады. Карла исполнила джигу вместе с Мунатонесом, они были блестящей парой, и ревность и возбуждение вынудили Тангейзера уединиться с Ампаро в ванне; хотя он любил Ампаро сильнее, чем когда-либо, он не говорил об этом, сам не зная почему. Камни бессмертия закончились. Но пока продолжалась вечеринка, несмотря на все буйства, Тангейзер никак не мог отделаться от одной мысли, засевшей в мозгу. Лодка из Зонры манила его.
Дело шло к полуночи, растущая, почти полная луна давно уже поднялась на западе; несмотря на то что он был заметно одурманен опиумом и выпивкой, Тангейзер решился отправиться на разведку и переоделся в красный халат и желтые сапоги, снятые с тела погибшего сержанта сипахов.
