Вскоре мы встретили богатейший экипаж, в котором, важничая, расположились госпожа Ускарис и госпожа Бускерос. Герцог Аркос ехал рядом с ними верхом. Бускерос, который также верхом спешил за герцогом, в тот день получил орден Калатравы и носил его на груди. Я остолбенел от этого зрелища.
У меня был орден Калатравы, и я полагал, что мне дали его в награду за мои заслуги и более всего за прямоту и честность в поведении, которые привлекали ко мне сердца знатных и могущественных друзей. Теперь, видя такой же орден на груди человека, которого я презирал больше всех на свете, я признаюсь вам, что был совершенно сбит с толку. Я застыл на месте, как прикованный, когда увидел экипаж госпожи Ускарис. Объехав кругом Прадо и видя по-прежнему на том самом месте, где меня перед тем покинул, Бускерос приблизился ко мне и доверительно заметил:
— Теперь ты убеждаешься, друг мой, что разные пути приводят к одной и той же цели. И я, так же точно, как и ты, сделался кавалером ордена Калатравы.
Я задрожал от негодования.
— Признаю и убеждаюсь, — отвечал я, — но являешься ты или не являешься кавалером, сеньор Бускерос, предупреждаю тебя, что если я когда-нибудь встречу тебя шпионящим в домах, в которых я бываю, то я поступлю с тобой как с последним прохвостом.
Бускерос состроил сладчайшую мину и сказал:
— Возлюбленный мой пасынок, я должен был бы потребовать от тебя объяснений, но я не могу на тебя гневаться и всегда буду твоим другом.
В доказательство этого я хотел бы потолковать с тобой о некоторых необычайно важных обстоятельствах, касающихся тебя, в частности, касающихся и княжны Авила. Если это тебя интересует и ты хочешь послушать, отдай твою лошадь стремянному и пойдем со мной в соседнюю кондитерскую.
Движимый любопытством и заботой о спокойствии дорогой моему сердцу особы, я дал себя уговорить. Бускерос велел принести прохладительные напитки и понес нечто совершенно бессвязное. Мы были одни, вскоре, однако, явилось несколько офицеров валлонской гвардии. Они присели к столу и приказали принести шоколаду.
Бускерос склонился ко мне и вполголоса сказал:
— Дорогой друг, ты немного разгневался, так как думал, что я с дурными целями прокрался в переднюю к княжне Авила; однако же я услышал там несколько слов, которые с тех пор все время вертятся у меня в голове.
Тут проныра Бускерос стал смеяться во весь рот, то и дело искоса посматривая на валлонских офицеров, после чего продолжал следующим образом:
— Возлюбленный мой пасынок, княжна говорила тебе: «Там супруг Мануэлы, здесь ты вдовец после кончины Леоноры».
Сказав это, Бускерос снова начал хохотать, да так, что чуть не лопнул и при этом все время поглядывал на валлонов. Несколько раз он повторил ту же игру. Валлоны встали, отошли в угол и явно заговорили о нас. Тогда Бускерос внезапно сорвался с места и, ни слова не говоря, вышел. Валлоны подошли к моему столику, и один из них, обращаясь ко мне с превеликой любезностью, произнес:
— Мои товарищи и я хотели бы узнать, что ваш спутник усмотрел в нас столь необыкновенно смешного?
— Сеньор кавалер, — ответил я ему, — вопрос ваш вполне уместен, В самом деле, спутник и родич мой лопался от смеха, причины коего совершенно непонятны мне самому. Могу, однако, ручаться, что предмет нашего разговора отнюдь не имел отношения к вам и беседа шла о делах семейного порядка, в которых невозможно было усмотреть решительно ничего смешного.
— Сеньор кабальеро, — возразил валлонский офицер, — я должен признать, что ответ твой не вполне меня удовлетворил, хотя он и делает мне бесспорную честь. Я пойду, передам твой ответ моим товарищам.
Валлоны, казалось, стали советоваться между собой и спорить с тем, который говорил со мной. Минуту спустя тот же самый офицер вновь подошел ко мне и сказал:
— Товарищи мои и я не пришли к единодушному заключению относительно последствий, которые должны проистечь из милостиво сделанного мне тобою, сеньор кабальеро, объяснения. Товарищи мои полагают, что мы должны ограничиться твоим объяснением. К несчастью, я противоположного мнения, то есть, все это меня настолько огорчает, что, желая избежать возникновения ссоры, я предложил каждому из них в отдельности дать мне сатисфакцию. Что же касается тебя, сеньор кабальеро, то я считаю, что ты должен отправиться к сеньору Бускеросу, но смею полагать, что репутация, которой этот последний пользуется, вынуждает меня отнюдь не видеть ни малейшей чести в дуэли с ним. С другой стороны, ты, сеньор, сидел вместе с доном Бускеросом за столиком и даже, когда тот смеялся, смотрел на нас. Поэтому я полагаю, что, не придавая ни в коей мере какого бы то ни было значения всей этой пустяшной истории, нам следует завершить наше объяснение той самой шпагой, которая у каждого из нас висит на боку.
Товарищи капитана сперва хотели его убедить, что решительно не из-за чего драться ни с ними, ни со мной: но, видя, с кем они имеют дело, перестали, наконец, отговаривать забияку, и один из них любезно предложил мне быть моим секундантом.
Мы все отправились на поле боя. Я легко ранил капитана, но в то же самое мгновение получил в правую сторону груди удар, который ощутил всего лишь как булавочный укол. Вскоре, однако, меня пробрала смертельная дрожь, и я упал без чувств.
Когда цыган дошел до этого места своего повествования, его прервали, и он должен был пойти заняться делами табора. Каббалист обратился ко мне и сказал:
— Если я не ошибаюсь, офицером, который ранил сеньора Авадоро, был именно твой отец.
— Ты нисколько не ошибаешься, — ответил я, — хроника дуэлей, составленная моим отцом, упоминает об этом, и отец мой прибавляет, что, опасаясь ненужной ссоры с офицерами, которые не разделили его мнения, он в тот же самый день дрался с тремя из них и ранил их.
— Сеньор капитан, — сказала Ревекка, — твой отец дал доказательство необычайной предусмотрительности: из боязни ненужной ссоры он четырежды дрался на дуэли в один и тот же день.
Шутка, которую отпустила Ревекка по адресу моего отца, пришлась мне весьма не по душе, и я уже было хотел ей что-то ответить, когда все общество внезапно разошлось и собралось вновь лишь на следующий день.
Вечером цыган следующим образом продолжал свой рассказ:
Придя в чувство, я заметил, что из обеих рук мне пускают кровь. Будто сквозь туман, увидел княжну, герцогиню Сидония и Толедо; у всех у них на глазах были слезы. Я вновь потерял сознание. В течение шести недель я находился в состоянии, напоминающем беспробудный сон и даже смерть. Опасались за моё зрение — ставни постоянно были притворены, а во время перевязок мне завязывали глаза.
