Тут г-н де Ришелье с самым высокомерным видом развернулся на каблуках и двинулся в сторону прихожей.
То ли метр Баржак передумал, то ли он действительно еще минуту назад крепко спал и ум его отяжелел оттого, что этот сон был внезапно прерван, но он вдруг полностью пробудился и побежал вслед за г-ном де Ришелье.
— Доброго утра, доброго утра, — повторял герцог, подходя к двери.
Но Баржак показал, на что способны его толстые ноги, и Ришелье обнаружил его между собой и дверью: камердинер распростер руки и явил собой препятствие, самым почтительным образом мешающее герцогу пройти.
— Ну-ну! — сказал он. — Вы уж нас извините, господин герцог. Знали бы вы, что здесь творилось вчера вечером!
— Так что же здесь творилось, господин Баржак? — с вызывающим видом спросил Ришелье.
— Ах, господин герцог, весь вечер толковали об Янсении и о Молине; в ход пошли великий Николь и господин де Ноайль, а под конец принялись читать Фенелона! Святой, господин герцог, и тот бы не выдержал. Я теперь буду спать подряд две недели, а пока успел подремать всего-навсего часок.
— Вот и хорошо! Это уже другой разговор, господин Баржак, — сказал Ришелье.
— Отлично! Так присядьте же; попробуем разбудить господина де Флёри.
— Попытайтесь.
Баржак сделал несколько шагов в направлении к спальне, потом оглянулся.
— Значит, это серьезно? — проговорил он.
— Черт возьми! Коль скоро вы проснулись, господин Баржак, так уж пусть это будет посерьезнее, чем Молина, чем Янсений, чем великий Николь и господин де Ноайль вкупе с Фенелоном, которые вас усыпили; по части важности это дело не чета действенной благодати и квиетизму.
— Неужели малышка отказалась? — спросил лакей.
— Сначала разбудите монсеньера, господин Баржак. Баржак вошел к своему господину, чей звучный храп
(этот факт надо отметить наперекор почтению к столь высокому сану) напоминал скорее о ночных часах кардинала Дюбуа, нежели кардинала Армана.
Если Баржак встал с постели, то Флёри встать не пожелал.
Тогда Ришелье просто ввели в спальню прелата.
— Итак, герцог, что там у нас новенького? — осведомился старец.
— Муж появился, монсеньер.
— Муж, который показывает зубы?
— Увы, да!
— И на которого, может статься, лучше было бы надеть намордник?
— Когда мои псы хотят меня покусать, монсеньер, у меня есть средство получше намордника. Чтобы отвлечь их, я бросаю им кости.
— Это обойдется дороже.
— Монсеньер, выбора нет: либо так, либо никак.
— О-хо-хо! Все настолько серьезно?
— Увы, да!
— Посмотрим сначала, как он кусается.
— Извольте. Господину де Майи мерещится Монтеспан. Он схватился за свою шпагу, он распустит свой острый язык, начнет возмущаться.
Флёри нахмурил брови.
— При Людовике Четырнадцатом, — изрек он, — была Бастилия.
— Она даже при регенте была, — сказал Ришелье. — Эх, господин де Флёри, как легко приходит конец всему хорошему! Вы ведь не сможете устроить так, чтобы Майи упрятали в Бастилию?
Прелат задумался.
— Он вспыльчив? — спросил он.
— Как Монтеспан.
— К тому же у него есть сторонники.
— А поскольку король робок, у него тотчас пропадет всякая охота.
Флёри покосился на Баржака.
— Тут-то король и угодит в сети политиканствующих дам, — сказал Ришелье. — Вот где беда! В то время как эта дама…
— Вы в ней уверены, не так ли, герцог?
— Она дала мне слово.
Его преосвященство тяжело вздохнул.
— У вас есть какая-нибудь идея, герцог? — спросил он.
— Злая, как всегда.
— Вот еще! Неважно, выкладывайте. — Идея следующая…
— Слушаю вас.
— Как вам известно, я прибыл из Вены.
— Мне ли не знать! Вы нам сослужили в тех краях слишком большую службу, чтобы я мог об этом забыть.
Ришелье отвесил поклон.
— Вена — город, где люди с богатым воображением успокаиваются очень быстро, — продолжал он.
— И что же?
— А вот что: отправьте Майи в Вену.
— Ах, герцог! Стоит ему увидеть вооруженную руку, и он догадается, откуда исходит удар.
— А вы смените руку, монсеньер.
— Что вы имеете в виду?
— Вместо того чтобы приказать ему отправиться в Вену, устройте так, чтобы он сам попросил отправить его туда.
— Ничего не выйдет. По своему упрямству он превзошел мула.
— Тут я с вами не спорю.
— Говорю вам; если ему это предложить, он откажется, а если предоставить все на его усмотрение — никогда не попросит.
— У меня есть еще одна идея.
— Герцог, похоже, они у вас прямо кишат.
— Чего вы хотите? Быть дипломатом — это что-нибудь да значит; к тому же пока другие мирно почивали в Исси, я у себя в карете без конца пережевывал все это, а кто ищет, тот находит.
— Quaere et invenies note 50, — вставил Баржак, сумев в конце
концов пришить клочок латыни к хвосту фразы своего господина.
— Итак?.. — обронил г-н де Флёри.
— Итак, монсеньер, завтра утром вам надо будет повидать королеву.
— Чего ради?
— Погодите; для начала просто повидайте ее величество.
— Мне как раз пора передать ей деньги, вот я и сделаю это сам.
— Повод великолепный. Только уж принесите жертву, монсеньер: накиньте сотню луидоров, поверьте мне, так надо.
Старец покраснел: удар достиг цели.
С Фрозиной Гарпагону сладить было проще.
— Пойдите, стало быть, к королеве, монсеньер, и скажите ей, что, поскольку я сложил с себя полномочия, нужно направить нового посла к немцам, ее друзьям и ее родственникам.
— Ах, так вы слагаете с себя полномочия, герцог?
— Ну, послушайте, четыре года — это, по-моему, срок достаточный. Пора уступить другому.
— И тут я предложу Майи.
— Совершенно верно.
— Королева откажет.
— Нет.
— А я вам говорю, откажет.
— Но почему?
— Потому что Майи не знает немецкого языка.
— Научится, если просидит там, как я, четыре года. К тому же королева слишком добрая христианка, чтобы отказаться поспособствовать спасению души Майи.
— Спасению его души?
— Черт побери! А чем еще, по-вашему, он может заниматься в Вене? Время, которое там проводишь, стоит многолетней военной кампании; год в Вене — то же, что два года в чистилище.
— Но что я ей скажу, чем оправдаю свою просьбу?
— Вы скажете… вы скажете, что в Париже Майи губит себя, что у него гарнизонные привычки, что он увлекся карточной игрой.
— Проклятье! Но деньги-то его.
— Вы скажете, что он содержит любовниц, девиц из театра, и это заставляет его супругу страдать.
— В добрый час, герцог! Вот поистине уважительная причина, и это я могу сказать с чистой совестью.
