Когда Френсис оправилась и овладела собой, она поспешила проводить майора Данвуди в гостиную и сообщить родным приятную новость, которую уже считала достоверной.
Майор неохотно пошел за ней, предчувствуя беду, но через несколько мгновений он был уже в кругу родственников и старался собрать все свое мужество, чтобы с твердостью встретить предстоящее испытание.
Молодые офицеры поздоровались сердечно и искренне. Капитан Уортон держался так, точно не случилось ничего, что могло бы поколебать его самообладание.
Между тем неприятная мысль, что он сам в какой-то мере причастен к аресту капитана Уортона, смертельная опасность, грозившая его другу и надрывавшие сердце слова Френсис породили в душе майора Данвуди тревогу, которую, несмотря на все свои старания, он но мог скрыть. Остальные члены семейства Уортон приняли его тепло и по-дружески — они были к нему привязаны и не забыли об услуге, которую он недавно им оказал; к тому же выразительные глаза и зардевшееся лицо девушки, вошедшей вместе с ним, красноречиво говорили, что они не обманутся в своих ожиданиях. Поздоровавшись с каждым в отдельности, Данвуди кивком головы приказал уйти солдату, которого осторожный капитан Лоутон приставил к арестованному молодому Уортону, потом повернулся к нему и приветливо спросил:
— Скажи мне, Генри, при каких обстоятельствах ты перерядился в тот костюм, в котором тебя застал здесь капитан Лоутон, и помни… помните, капитан Уортон, что ответы вы даете совершенно добровольно.
— Я это сделал, майор Данвуди, — серьезно ответил английский офицер, — чтобы иметь возможность навестить своих близких, не подвергаясь опасности попасть в плен.
— Но вы переоделись только тогда, когда увидели, что приближается отряд Лоутона?
— Да, да, — с жаром вмешалась Френсис, в тревоге за брата забыв обо всех подробностях, — мы с Сарой переодели Генри, когда показались драгуны; его узнали лишь благодаря нашей неловкости.
Данвуди слушал объяснения Френсис, глядя на нее с любовью, и лицо его просветлело.
— Вероятно, вещи, которые вы дали ему, были у вас в доме, — продолжал Данвуди, — вы схватили в последнюю минуту то, что попалось вам под руку?
— Нет, все это было на мне, когда я уходил из Нью-Йорка, — с чувством собственного достоинства сказал капитан Уортон. — Я раздобыл эти вещи именно для этой цели и намеревался сегодня в таком же виде вернуться в город.
Увлеченная горячим чувством, Френсис стояла между братом и женихом, но, когда истина блеснула в ее сознании, она с ужасом отпрянула и опустилась на стул, глядя на молодых людей широко открытыми глазами.
— А пикеты… отряды на равнинах? — побледнев, спросил Данвуди.
— Я прошел мимо них переодетый. Я показал им пропуск, который я купил, а так как на нем стоит подпись Вашингтона, надо полагать, что он поддельный.
Данвуди выхватил из рук капитана бумагу и некоторое время молча смотрел на подпись. Теперь воинский долг заставил его забыть обо всем остальном; повернувшись лицом к пленнику, он спросил, испытующе глядя на него:
— Капитан Уортон, кто вам дал эту бумагу?
— Я полагаю, такой вопрос вы не имеете права задавать, майор Данвуди.
— Извините, сэр, возможно, что мои чувства завели меня слишком далеко.
Мистер Уортон, который с глубоким волнением прислушивался к разговору, нашел в себе силы спросить:
— Ведь эта бумага не может иметь серьезного значения, майор Данвуди: на войне постоянно прибегают к таким уловкам.
— Подпись не подделана, — разглядывая буквы, тихим голосом сказал драгун. — Неужели среди нас скрывается предатель? Кто-то злоупотребил доверием Вашингтона: вымышленное имя написано не той рукой, которой написан пропуск. Капитан Уортон, мой долг не позволяет мне отпустить вас на честное слово — вам придется отправиться со мной в нагорье.
— Другого я и не ожидал, майор Данвуди.
Драгун медленно повернулся к сестрам, и Френсис опять приковала к себе его взгляд. Она поднялась со стула и стояла, с мольбой протягивая к нему руки. Не в силах сдержать свое волнение, молодой человек порывисто сказал, что вынужден на время отлучиться, и покинул комнату. Френсис вышла за ним, и, подчиняясь ее взгляду, Данвуди опять вошел в комнату, где происходил первый разговор.
— Майор Данвуди, — едва слышно произнесла Френсис, жестом предлагая ему сесть.
Ее бледные щеки покрыл румянец, вскоре заливший все лицо. Несколько мгновений она боролась с собой, потом продолжала:
— Я уже призналась, что вы мне очень дороги, и даже сейчас, когда вы причиняете мне такие жестокие страдания, я не хочу этого скрывать. Поверьте, единственная вина Генри в том, что он поступил опрометчиво. Наша родина не может быть несправедливой.
Она опять умолкла и почти задыхалась, то бледнея, то краснея; потом кровь бросилась ей в лицо, и она тихо добавила:
— Майор Данвуди, я обещала стать вашей женой, как только на родине воцарится мир. Отпустите брата под честное слово, и я сегодня же пойду с вами к алтарю, отправлюсь в ваш лагерь и, сделавшись вашей женой, научусь переносить все тяготы солдатской жизни.
Данвуди схватил руку, которую девушка в порыве чувств протянула ему, на мгновение прижал ее к груди, потом встал и, глубоко взволнованный, принялся ходить взад и вперед по комнате.
— Умоляю вас, Френсис, ни слова больше, если вы не хотите разбить мне сердце!
— Значит, вы отказываетесь от моей руки? — поднявшись, сказала она с достоинством, но ее бледность и дрожащие губы говорили о том, какая сильная борьба происходит в ней.
— Отказываюсь! Разве я не молил вашего согласия, не молил со слезами? Разве оно не венец всех моих желаний на земле? Но жениться на вас при таких обстоятельствах было бы бесчестием для нас обоих. Будем надеяться, что наступят лучшие времена. Генри должны оправдать, быть может, его даже не станут судить. Я буду для него самым преданным заступником, не сомневайтесь в этом и верьте мне, Френсис, Вашингтон благоволит ко мне.
— Но этот пропуск, злоупотребление доверием, на которое вы ссылались, ожесточат Вашингтона против моего брата. Если бы мольбы и угрозы могли поколебать его суровое представление о справедливости, разве погиб бы Андре? — С этими словами Френсис в отчаянии выбежала из комнаты.
С минуту Данвуди стоял как оглушенный, потом вышел, намереваясь оправдать себя в глазах девушки и успокоить ее. В передней, разделявшей обе гостиные, он натолкнулся на оборванного ребенка, который, быстро оглядев его, сунул ему в руку клочок бумаги и тут же исчез. Все это произошло мгновенно, и взволнованный майор успел лишь заметить, что посыльный был бедно одетым деревенским мальчуганом; в руке он держал городскую игрушку и смотрел на нее с такой радостью, словно сознавал, что честно заработал награду за выполненное поручение. Данвуди опустил глаза на записку. Она была написана на обрывке грязной бумаги, малоразборчивым почерком, однако ему удалось прочитать следующее: “Регулярные подходят — кавалерия и пехота”.
