— И это кольцо носил на кровавой руке, — брезгливо сказал Юнус, — тот, кто, незваный-непрошеный, вторгся в нашу прекрасную страну, кто принёс неисчислимые беды и страдания народу. Лугу государства Энвер не даровал зелени. Дайте его мне, это грязное кольцо — причину гибели тысяч и тысяч людей. Я положу его на железную наковальню и ударю по нему трёхпудовым молотом... Разобью вдребезги... в пыль...
— Не стоит, товарищи, вытягивать из могилы халифа Маъмуна, — заговорил Пантелеймон Кондратьевич, — зачем перетряхивать тысячелетия?.. Но что бы сказал почтеннейший покойничек Энвербей, если бы знал, что такие кольца выдавались всем контрразведчикам «Йнтеллидженс Сервис», чуть ли не в качестве отличительного знака... Символ халифа Маъмуна! Использовать всякую мистику себе на потребу.
— Остается одно непонятным, — подумал вслух доктор. — Значит, ишан кабадианский...
— Что ишан? — спросил Пантелеймон Кондратьевич.
— У него я видел такое же кольцо.
— Ну, это дело совсем другое...— Но почему, Пантелеймон Кондратьевич не объяснил.
Величайшее равнодушие проявил к агатовому перстню Алаярбек Даниарбек.
— Астафирулла! Бог, спаси! — только пробормотал он. — Прибегаю к помощи божьей от побитого камнями сатаны. Пусть лежит халиф Маъмун в своей могиле, и, пусть не хватит у него сил поднять надгробие. А то вылезет и потребует свой перстень.
— Пётр Иванович, — спросил он доктора, — нельзя ли забросить это проклятое кольцо в самый глубокий колодец, а то найдёт ещё один безумец, наденет на палец — и опять начнётся война.
Никакой радости Алаярбек Даниарбек по случаю гибели Энвербея не выразил.
— Не пристало веселиться, когда ангел смерти рядом, — сказал он. — Но зять халифа — слишком святой человек, чтобы ему хорошо было бы среди грешных людей. Пусть лучше там сидит...
— А это уж совсем непонятно! — воскликнул Гриневич. Из полевой сум-ки вывалился футлярчик, при ударе об пол он открылся, и из него выпала ме-таллическая вещица.
Доктор, Пантелеймон Кондратьевич, командиры нагнулись и с интересом разглядывали отливавший матовым блеском крестик.
— Асафирулла! — вздохнул с ужасом Алаярбек Даниарбек, — зять хали-фа... о аллах... держал при себе крест. Он... он отступник!..
— Железный крест... Германский орден железного креста.
— Энвер был награжден немецким орденом?!
— Ничего удивительного! Смотрите, — Пантелеймон Кондратьевич уже развернул лист глянцевой бумаги. — «Рейхе Рескрипт» — рескрипт немец-кого императора Вильгельма II Гогенцоллерна о награждении вице-генера-лиссимуса турецкой службы Энвер-паши за чрезвычайные услуги родине и верность своему союзнику Германской империи орденом железного креста второй степени!
— Каково! — заметил Гриневич.— Так усердно продавал немцам Турцию, что даже орденочек подкинули за лакейскую службу.
— А вот и газетная вырезка. Господину Энверу вручил железный крест генерал Фалькенгейм.
— Вот вам, с одной стороны — зять халифа, вопли о священной войне мусульман, а с другой — крестик священной Римской империи на груди. Тут весь двуличный Энвер, как на ладони.
— Ох-охо! — стонал Алаярбек Даниарбек. — Он даже и не мусульманин, а сколько морочил головы мусульманам. Проклятый злорадствовал, возмечтав быть плакальщиком на поминках по нас, а колесо судьбы... ай-яй-яй... столь прискорбно повернулось! Верх оказался внизу, а низ — наверху, и, увы, увы, нам иришлось оплакивать эту... благочестивую собаку... Поистине, аллах делает мёртвое живым, а живое — мёртвым!
Но медно-красное лицо Алаярбека Даниарбека отнюдь не походило на лицо плакальщика и сияло удовлетворением. В глубине души он надеялся, что с гибелью Энвербея война кончится и доктор поспешит вернуться в Самарканд.
Взъерошив свою бородку и пробормотав «иншалла!», он ушел чистить своего Белка.
Гриневич положил кольцо на ладонь и долго смотрел на него.
И вот всё, что осталось от того, кто ворочал делами мира, от одного из самых кровавых в истории авантюристов.
Гриневич ни на минуту не допускал и мысли, что найденный труп принадлежит не Энверу, а кому-то другому.
Да и сведения, полученные вскоре от противника, подтверждали гибель Энвербея. В перехваченной переписке басмаческие главари с наружным прискорбием и не без злорадства уведомляли друг друга о том, что жизненный путь зятя халифа преждевременно прервался в бою. Но каждое письмо по-своему оценивало факт гибели главнокомандующего исламской армией. Одни утверждали, что он умер от желудочных колик в ночь накануне рокового сражения. Другие писали, что Энвербей изменнически убит во время переговоров с красным камандованием на пороге мечети. Третьи клялись, что к нему подослал Ибрагимбек какого-то армянина, который ему сонному отрезал голову в постели, и что на утро нашли обезглавленное тело зятя халифа и бездыханную его супругу, плавающую в крови. Четвёртые, и это были в основном турки, с азартом распространяли версию, что Энвербей погиб как борец за веру, пламенный гази с мечом в руке, озарённый сиянием ангельских крыл, сразив девятьсот девяносто девять нечестивых большевиков. Были и такие, которые считали, что халифа ислама убрали с пути англичане, как только узнали, что в Пешавере и Карачи индийские мусульмане решили призвать к себе Энвербея воевать с вековыми их поработителями. Что же касается о случае с ишаном кабадианским, то шёпотом передавали, что, конечно, он стрелял в ту достопамятную ночь, но стрелял во славу аллаха и пророка его Мухаммеда в двух проклятых инглизов пробравшихся в стан Энвербея со злокознённой целью извести «зятя халифа» и сделать командующим какого-то своего человека.
Во всяком случае Энвербей был безусловно мёртв. Таинственные инглизы, и в их числе уполномоченный правительства его величества Малькольм Филипс, мёртвые или живые, бесследно исчезли так же, как и мифический армянин.
Что же касается ишана кабадианского, то, сделав свое дело, он спокойно вышел из шатра, сел на коня, и сопровождаемый своими воинами, отбыл в неизвестном направлении. Тьма южной ночи окутала его следы, Труп зятя халифа похоронили на выжженном лысом холме, и могила его стала одно время почитаемой мусульманским духовенством и местными фанатиками. Впрочем, могилу скоро забыли, и сейчас едва ли даже остались от неё следы.
Глава тридцать седьмая. ИШАНСКОЕ ПОДВОРЬЕ
Караван ушёл, и остался пепел костров.
