Давила дрожал под рваной одеждой.
– Если вы пойдете на запад, дон Блас, вы встретите англичан.
Вивар сплюнул, демонстрируя свое отношение к английской армии.
– Разве они не помогут? – настаивал Давила.
– Доверился бы ты британцам с этим сундуком?
Подумав, Давила ответил:
– Нет.
Вивар еще раз поднялся на край оврага и осмотрел деревню.
– Может, хоть эти дьяволы нарвутся на англичан. Тогда одна свора варваров перебьет другую. – Его передернуло от холода. – Если бы у меня было достаточно людей, Диего, я бы забил ад душами французов. Но у меня нет людей. Поэтому я и прошу тебя привести их мне!
– Я постараюсь, дон Блас. – Большего Давила обещать не мог, ибо никто из испанцев не смел надеяться на удачу в начале 1809 года. Король Испании находился во французском плену, в Мадриде на трон взошел брат французского императора. Наполеон разбил испанскую армию, столь успешно противостоявшую ему в прошлом году, а выступивших на помощь англичан загнал на побережье. Испании оставалось надеяться лишь на разрозненные отряды разбитой армии, гордость непокоренного народа и на сундук.
Утром следующего дня Вивар ушел на запад. Лейтенант Давила наблюдал, как французские драгуны седлали коней и покидали разоренную деревню. В холодное небо поднимались клубы дыма. Человек в черной бурке и белых сапогах точно знал, куда пойдет майор Блас Вивар, и французы повернули коней на запад. Давила прождал целый день, потом, когда снег перешел в дождь и тропы потонули в густой грязи, двинулся к югу.
Опять началась изнурительная гонка по запутанным горным тропам. Лишь чудо могло спасти Испанию и превратить позорное поражение в победу.
В деревне пришлось оставить более ста упившихся до потери сознания солдат и несколько женщин.
Солдаты были совершенно невменяемы. В подвале таверны они обнаружили огромные бочки с прошлогодним вином. Когда наступил бледный рассвет, по всей деревне валялись бездыханные тела.
Пьяные были англичанами. Они бежали в армию от беспросветной нужды и преступлений, и еще потому, что там давали треть пинты рома в день. Накануне вечером они нашли свой рай в ничтожной таверне в ничтожном испанском городишке, лежащем на ничтожной каменистой дороге к морю. Теперь судьба пьяниц зависела от милости французов.
Высокий лейтенант в зеленом мундире 95-го стрелкового полка бродил среди разбросанных во дворе таверны тел. Уснувшие пьянчуги его не интересовали. Он искал деревянные ящики с порохом, сброшенные с фургонов, чтобы освободить место для раненых и обмороженных. Ослабевшая армия была не в силах тащить за собой боеприпасы, как, впрочем, и многое другое. Все оставалось французам. Лейтенант приказал стрелкам набить патронами ранцы и карманы. Теперь он и его подчиненный загружали корзины последнего батальонного мула.
Стрелок Купер посмотрел на оставшиеся ящики:
– А что делать с этими, сэр?
– Сжечь.
– Силы ада! – Купер расхохотался и показал на валяющихся по всему двору пьяниц: – Вы же их поджарите!
– Это все равно сделают французы. – Глубокий шрам на левой щеке лейтенанта придавал ему свирепый вид. – Ты что, хочешь, чтобы французы перебили нас нашим же порохом?
Куперу было все равно, что сделают французы. Сейчас его больше волновала уснувшая в углу двора пьяная девчонка.
– Жаль ее убивать, сэр. Посмотрите, какая лапочка.
– Оставь ее французам.
Купер наклонился и расстегнул платье, чтобы увидеть груди. Девушка поежилась от холодного воздуха, но не проснулась. В залитом вином платье и с перепачканными блевотой волосами она все равно была хороша. В пятнадцать или шестнадцать лет она вышла замуж за солдата и поехала за ним на войну. Теперь ее оставляли французам.
– Просыпайся! – крикнул Купер.
– Брось ее, – проворчал лейтенант, но не удержался и подошел поближе. – Сука бестолковая, – проворчал он мрачно.
Во дворе показался майор.
– Интендант!
– Слушаю, сэр! – резко обернулся лейтенант.
У майора было злое лицо с маленькими жесткими усиками.
– Когда закончите раздевать женщин, окажите любезность, присоединитесь к нам.
– Я бы хотел вначале сжечь эти ящики, сэр.
– Пропади они пропадом, ваши ящики! Поторапливайтесь!
– Слушаюсь, сэр!
– Если, конечно, не собираетесь остаться. Не думаю, что армия много без вас потеряет.
Лейтенант не ответил. Шесть месяцев назад, когда его перевели служить в батальон, ни один офицер не позволил бы себе говорить в таком тоне в присутствии солдат. Поражение испортило характеры и обострило скрытые противоречия. Люди, которые в нормальной обстановке обращались друг с другом с показным уважением, а иногда и с натянутой сердечностью, теперь грызлись как бешеные псы.
Майор Уоррен Даннет ненавидел своего интенданта слепой, всепоглощающей ненавистью, и самым оскорбительным для майора было то, что лейтенант на нее не реагировал. Вызывающий и независимый вид новоиспеченного офицера окончательно добивал Даннета.
– За кого, интересно, он себя принимает? – накинулся майор на капитана Мюррея. – С чего он взял, что его будет ждать вся армия, будь она проклята?
– Он выполняет свои обязанности, не так ли? – Джон Мюррей был мягким и справедливым человеком.
– Ни черта он не выполняет. Разглядывает сиськи какой-то шлюхи, – сплюнул Даннет. – Я всегда был против присутствия этого идиота в батальоне! Полковник принял его на службу из уважения к Вилли Лоуфорду. До чего, будь оно все проклято, докатилась армия? Ну какой офицер может получиться из сержанта? И еще смел податься в стрелки!..
Мюррей подозревал, что Даннет просто завидует новому лейтенанту. В британской армии мало кому удавалось дослужиться от рядового до офицера. Интенданту это удалось. Он побегал с ружьем в красном солдатском мундире, потом стал сержантом, после чего, в награду за проявленную на поле боя самоубийственную храбрость, его произвели в офицеры. Прочие офицеры знали о прошлом лейтенанта и боялись, что его боевой опыт лишний раз подчеркнет их собственную некомпетентность. Тревожились они напрасно, ибо полковник с первого дня назначил лейтенанта на интендантскую должность, понимая, что человек, послуживший и солдатом и сержантом, до тонкости разбирается в махинациях вещевой службы.
Оставив французам и пьяных, и патроны, интендант вышел со двора таверны. На улице под холодным дождем ожидали триста стрелков. Замотанные в раздобытое на марше тряпье солдаты и офицеры походили на чудовищную армию нищих. У многих подошвы сапог держались на веревках. Грязные шарфы укрывали небритые лица. Красные опустошенные глаза, впалые щеки, побелевшие от мороза брови... Бедняги, потерявшие кивера, нахлобучили на головы обвисшие крестьянские шляпы. Между тем потрепанное подразделение оставалось элитой армии, это были королевские стрелки. На каждом штуцере стоял промасленный замок с острым кремнем.
