Сэр Роберт (так звали губернатора) промолчал.
— Я даже могу посоветовать, как и поймать его, — продолжал Барнетт.
— Говорите, говорите…
— Напечатайте в нескольких французских и английских газетах, что известный начальник фениан Рокамболь арестован и посажен в Ньюгет.
— Так.
— Тогда Рокамболь подумает, что ему теперь нечего бояться в Лондоне, где мы его тотчас же и поймаем.
— Довольно оригинальная идея, — согласился губернатор и полетел к Петерсону, которому и рассказал все, что сообщил ему Барнетт.
— Прикажете привести план в исполнение? — спросил губернатор.
— Нет, я еще подумаю.
— А!
— Видите ли, мой друг, — начал преподобный отец, — фенианизм сам по себе имеет для меня второстепенный интерес.
Сэр Роберт посмотрел на Петерсона с изумлением.
— Да, мне нужно сперва узнать настоящее имя Серого человека, так как суд не хочет его судить без этого.
— Я уверен, что мы это узнаем, когда возьмем Рокамболя, — пробормотал губернатор.
— Может быть, но с объявлением в газетах надо подождать до завтра.
Расставшись с сэром Робертом, Петерсон тотчас же послал в Париж следующую депешу:
«Сэру Джеймсу Уду,
Луврская гостиница, Париж. Не имеете ли вы каких-нибудь сведений о фенианском начальнике, называемом Рокамболем, который должен быть в настоящую минуту в Париже?
Петерсон».
Ответа не было целый день.
Тогда Петерсон поехал к лорду Пальмюру и сообщил ему обо веем.
Подумав с минуту, благородный лорд решил, что сэр Джеймс не ответил потому, что он сам занят розысками фениана, именуемого Рокамболем.
Преподобный отец согласился с мнением лорда Пальмюра и тотчас же приказал сэру Роберту разослать объявления в газеты.
Таким образом губернатор и Петерсон попались сами в ловушку Рокамболя, помогли ему сообщить о себе через газеты Мармузэ, Ванде и Милону.
Через сорок восемь часов после этого Петерсон получил следующий ответ на свою телеграмму:
«Булонь, семь часов утра. Рокамболь выехал в Лондон в полночь; улица Кале. Лицо бледное, усы черные, в сопровождении женщины с черными глазами.
Жду приказаний. Гостиница „Испания"».
Петерсон тотчас же ответил:
«Хорошо. А мисс Элен?»
На это сэр Джеймс, или, вернее сказать, тот, кто присвоил себе его имя, дал через час такой ответ:
«Мисс Элен под прежним надзором. Все благополучно».
Петерсон затем повидался с сэром Робертом и сообщил ему о плодах газетных объявлений.
— Я так и думал, — заметил самодовольно губернатор, — а теперь мы посадим их всех вместе и, вероятно, при помощи Барнетта узнаем имя Серого человека.
— Отлично, — пробормотал Петерсон.
Этот день был для него днем телеграфной переписки. В пять часов он снова получил депешу за подписью Эдуарда.
В этой депеше было сказано:
«По приказанию сэра Джеймса я слежу за человеком, который вас так сильно интересует. Он остановился в Лувре на двадцать четыре часа. Он и особа, сопровождающая его, должны выехать завтра экстренным семичасовым поездом. Следить за ними, но не арестовывать их тотчас же. Объясню почему.
Эдуард».
Прочитав эту депешу, преподобный отец прошептал:
— Решительно этот сэр Джеймс Уд — необыкновенно ловкий человек.
Между тем губернатор уже поспешил перевести Рокамболя и Барнетта в более обширную комнату, где стояло три кровати, и сообщил им, что сегодня или завтра к ним посадят еще одного фениана.
Рокамболь невольно вздрогнул.
— Вы, может быть, даже и знаете его, — добавил губернатор.
— Ба!
— Его зовут Рокамболем.
Серый человек и глазом не моргнул.
— Вы ошибаетесь, ваше превосходительство, — сказал он, — я слышу всего в первый раз такое имя.
Но, говоря это, он сумел выказать некоторое смущение, и сэр Роберт вышел, вполне уверенный, что он не ошибается в своем плане.
— Кто же это из них: Мармузэ или Милон, — подумал Рокамболь. — Надеюсь, впрочем, вскоре все разузнать.
Когда Мармузэ овладел сэром Джеймсом и заключил его в ящик, то принял все предосторожности, чтобы исчезновение его не было никем замечено.
Эдуард сделался преданным Мармузэ, но для прислуги Луврской гостиницы он был по-прежнему другом сэра Джеймса.
Благодаря этому-то обстоятельству Петерсон и получал депеши, продиктованные Мармузэ.
Все общество уже ехало для спасения своего господина.
Понятно, что Мармузэ, бравший с собою слишком много народу, не мог ехать разом со всеми, а разделил всех на партии.
Милон, Смерть Храбрых и Полит отправились с булонским почтовым экипажем.
Они везли с собой большой ящик, заключавший в себе сэра Джеймса, погруженного в глубокий летаргический сон.
Мармузэ, мисс Элен и Ванда ехали по железной дороге.
В Булони они все встретились.
Они остановились все в гостинице «Испания».
Мармузэ очень мало спал в ночь отъезда.
Он соображал и решил, что ему нужно побывать в Ньюгете, а потому он и велел Эдуарду дать депешу, что Рокамболь выехал уже из Булони.
Затем он написал два письма, из которых одно было адресовано к первому секретарю французского посольства, маркизу С., бывшему старым другом Феликса Пейтавена, то есть Мармузэ, а другое прямо во французское посольство. Как в первом, так и во втором он выставлял себя жертвой какой-то ошибки и просил о том, чтобы его освободили поскорее из Ньюгета.
— Ты отдашь эти письма, — сказал он Милону, — только через два дня после моего ареста.
— Слушаю, — ответил Милон, привыкший с некоторых пор беспрекословно повиноваться Мармузэ.
Приехав в Лондон, Мармузэ оживил сэра Джеймса и сдал его на руки присланному за ним от аббата Самуила фениану, и затем дождался спокойно той минуты, когда его арестовали.
Когда Мармузэ был приведен и посажен в Ньюгет, то он продолжал уверять всех, что его взяли по ошибке и что он не Рокамболь, но, несмотря на это, сэр Роберт поторопился поместить его к Серому человеку.
К несчастью, сколько он ни старался, но ни Серый человек, ни вновь приведенный француз нисколько не выдали себя, и даже сам Барнетт все более и более убеждался, что Мармузэ действительно не знаком с Серым человеком.
Мармузэ, между тем, не торопился болтать с Серым человеком, потому что он знал, что у него еще будет достаточно для этого времени.
Только на другой день Рокамболь начал говорить с Мармузэ, и то на таком языке, который никому не был известен в Лондоне.
Этот язык в Париже известен под названием яванского.
Это даже не язык, а просто жаргон, на котором в Париже говорят все дамы полусвета.
Его можно образовать из всякого европейского языка, прибавляя к каждому слогу слов перед или после слогов ее, ва, ей.
