— Старик открыл железный сундук и стал пересчитывать кучу банковских билетов и кадочки, наполненные золотом.
— О! о!..
— Можете себе представить, каким нетерпением горит теперь вся наша шайка и Пирожник.
— Так, — заметил Рокамболь, — но они подождут меня. Я принимаю ваше предложение… Ступай вниз, — добавил он твердо, обращаясь к Нотариусу, — и скажи, что я запрещаю приступать к каким бы то ни было действиям без меня.
— Провалился наш Пирожник! — прошептал Смерть Храбрых.
Оба бросились бегом вниз.
Посмотрим теперь, кто проживает в Вильнев Сен-Жорж, и познакомимся с таинственными обитателями уединенного домика.
Описание уединенного жилища, сделанное Нотариусом Рокамболю, было довольно верно.
Дом был куплен уже пять лет, и обитатели его были непроницаемы для всех.
Одни слуги их выходили из него в селение за провизией, но никогда ни с кем не разговаривали.
Послушаем теперь, что происходило и говорилось в этом домике во время ссоры, которую Мармузэ скорее угадал, нежели услышал.
Молодая женщина сидела в спальне на кушетке перед камином, на котором стояла лампа, освещавшая эту комнату. Свет ее падал прямо на молодую женщину и освещал ее замечательно красивое, но бледное болезненное и нервное лицо.
Ей было на вид около двадцати пяти или двадцати семи лет, а ее лицо было кавказского типа.
— Вот уже прошло много времени с тех пор, как мы здесь, батюшка, — говорила она, — и еще больше времени прошло с тех пор, как вы однажды ночью, усыпив меня чем-то наркотическим, оторвали от меня моего новорожденного ребенка, как оторвали перед тем человека, бывшего перед Богом моим мужем. О, батюшка, когда же вы положите конец моим страданиям?
Старик упорно молчал.
— Неужели вы мне не отдадите ребенка? — произнесла умоляющим голосом молодая женщина.
— Это плод преступления.
— О, — простонала она.
Но вдруг ее бледные щеки вспыхнули румянцем, и глаза засверкали. Она выпрямилась и с гневным движением подошла прямо к старику, изумленному такою смелостью. Он привык встречать в ней беспрекословную покорность его железной воле.
— Я хочу знать…— начала она.
— Знать… но что? — сказал он ледяным тоном.
— Что сталось с Константином?
— Он в России и по-прежнему не оставляет своего полка.
Но молодая женщина не поверила этому ответу.
— О, — проговорила она. — Вы лжете! Когда же будет конец моим страданиям, батюшка? Неужели вы не возвратите меня к мужу и не отдадите мне моего ребенка?
Старик пожал плечами и ничего не ответил.
— Батюшка, — сказала она умоляющим голосом, — неужели в вас нет жалости? Неужели вас до такой степени ослепляет семейная вражда и застарелая, смешная в наш век, ненависть?
Старик все молчал и ходил по комнате, наконец он остановился и тихо сказал:
— Дочь моя!..
— Я больше вам не дочь, а ваша жертва, а вы мой палач.
— Берегитесь!
Но она громко крикнула:
— Где Константин?
— Вы этого не узнаете.
— Что вы сделали с моим ребенком?
— Он умер.
— Вы опять лжете! — вскрикнула она. Старик только пожал плечами.
— У вас расстроены нервы, — сказал он, — вам бы следовало напиться чаю и лечь в постель.
С этими словами он вышел, сильно хлопнув дверью.
Прошло несколько минут, молодая женщина снова опустилась на кушетку и залилась слезами, ломая себе в отчаянии руки.
Но дверь снова отворилась, и на этот раз в комнату вошел человек лет сорока, с неприятной и зловещей наружностью.
Это был один из лакеев, приехавших с таинственными обитателями виллы.
Он нес на подносе чай.
Молодая женщина посмотрела на него, и вдруг в голове ее сверкнула молнией какая-то мысль.
— О, я заставлю говорить хоть этого!
Слуга поставил чай на столик перед молодой женщиной и хотел уже уйти, но она остановила его.
— Нишель, — сказала она, — открой этот сундук. Нишель тотчас же исполнил это приказание.
Тогда молодая женщина приказала ему вынуть из сундука маленький ящичек, на крышке которого было написано «Надея».
Молодая женщина вынула из этого ящичка маленький пистолет и, зарядив его, направила его прямо на стоявшего перед ней лакея.
Затем Надея, так звали молодую девушку, решительно сказала:
— Отец ушел в свою комнату, и ни он, и никто другой не сумеет помочь тебе, потому что моя пуля поразит тебя прямо в сердце, если ты хоть пикнешь.
— Чего же вы хотите от меня, сударыня? — спросил он дрожащим от страха голосом.
— Я хочу знать…
Слуга еще больше затрясся.
— Сударыня, — прошептал он, — если я скажу вам, генерал убьет меня.
— А если ты будешь упорствовать, то я тебя убью немедленно.
— Пощадите, сударыня, пощадите, — пробормотал слуга.
— Ты служил у моего отца в Варшаве, ты должен знать все, что произошло.
— Но клянусь вам, сударыня…
— Не клятвопреступничай…
Но Надея настаивала, и тогда Нишель, наконец, решился рассказать ей все.
— Сударыня, — начал он, — ваш отец генерал Коми-строй изменил Польше.
При этих словах Надея отступила от изумления и даже вскрикнула от этого неожиданного сообщения.
— О…— сказала она. — Это… невозможно… Это ложь…
— В таком случае убейте меня, — ответил ей хладнокровно слуга.
— Так говори же, несчастный!
— Сударыня, — ответил ей Нишель, — я вам только что сказал сущую правду. Ваш отец лжет вам… Лейтенанта Константина арестовали однажды вечером в Варшаве по обвинению в содействии инсургентам.
— Боже! Но возможно ли это?
— У него нашли компрометирующие его письма, подложенные к нему в портфель.
— О праведное небо! — вскричала Надея. — Его присудили к казни?!
— Да, его сослали в Сибирь.
Надея схватилась обеими руками за голову, выронив пистолет на стол.
— Что же касается вашего ребенка, — продолжал Нишель, — то ваш отец лжет, если он говорит, что тот умер.
Надея вскрикнула так неожиданно и так громко, что ее вопль разнесся по всему дому.
Старик, отец ее, услышал этот крик и бросился к комнате дочери.
Надея кинулась прежде всего к лампе и потушила ее, а затем затворила дверь на замок.
— Стойте смирно, сударыня, — прошептал Нишель, — или мы погибли.
В коридоре ясно раздавались шаги старика. Он остановился у двери комнаты. Нишель дрожал от страха. Надея молчала.
— Надея! — вскричал генерал Комистрой громким голосом.
Молодая женщина не потеряла духа и, притворившись, будто она внезапно проснулась, ответила:
— Что вам нужно, батюшка?
— Что с вами случилось? — спросил генерал через дверь, которую хотел отворить.
— Ничего, батюшка, я спала, и, верно, мне приснился какой-то кошмарный сон.
