– Да это ж земли князя Ромки Новосильцева. Здесь еще большое озеро имеется, сейчас, похоже, льдом да снегом скрыто.
Всплыло в памяти и то, как лет двенадцать–пятнадцать назад он участвовал в грабеже княжеского дома.
– Хорошенькое тут место для людей, лишних встреч не ищущих. Ничего не скажешь, выбрано с умом: от большой дороги рядом, но проезжим путникам в глаза не бросается, – гадливо улыбаясь, подумал Грязной. Непонятным оставалось лишь одно – не вернулся ж с того света казненный князь Роман, чтоб погорелое жилище заново отстроить.
Однако малость поднапрягши память, он и тут нашел разгадку. От кого-то доводилось Ваське слышать, будто брат казненного изменника Димитрий из дальних странствий воротился. Слыл тот Митька человеком непростым. С юных лет отбился от родного дома и скитался где-то по делам посольского приказа. То в Стамбуле, у турецкого султана, то в Крыму послом царя Ивана был. А еще ходили слухи, что сей князь на Дону среди разбойников-казаков порядки наводил и даже вместе с теми самыми казаками в походах польских участвовал.
– Ты знаешь что-нибудь про Митьку Новосильцева? – спросил кромешник своего сподручного.
– Палач Данила говорил, что он минувшей осенью старшин казачьих государю на смотрины приводил, но как прознал про братову погибель – сразу скрылся. А еще тот кат рассказывал – при князе женщина была необычайной красоты, кровей шляхетских, и он ее Бориске Годунову своей женою представлял, – охотно поделился сплетней тот и тут же предложил:
– Да ты Мурашкина спытай, на его подворье и сам князь, и разбойники-казаки останавливались. Мишка тоже со шляхтой воевал, тоже со всякой сволочью якшался.
Превеликая радость охватила все поганое Васькино нутро, от ее избытка аж кругом закружилась голова. Ведь далеко не каждый день даже при его пронырливости удается заговоры против государя раскрывать, жизнь спасать царю Ивану Грозному. Пылкое воображение негодяя ярко рисовало, как подосланные девкой-еретичкой князь с казаками нападают на надежу-государя. Подлый доносчик сам уже почти что верил в свой навет.
Развернув коня, он крупной рысью поскакал к оставленному на дороге воинству. Его люди, сбившись в нестройную толпу, ощетинились на лес стальными жалами пик и бездонными зрачками пищалей5.
– Молодцы, этих шибко-то учить не надо, – мелькнуло в голове ретивого слуги царева, но на всякий случай Васька все ж таки предупредил:
– Когда стану государю бить челом, рта не раскрывайте, кивайте только головами. Ежли кто чего взболтнет – языки повырежу.
Как только царь приблизился к принявшему бойцовский вид дозору, Грязной упал с седла и, стоя на коленях, бодрым, исполненным отчаянной решимостью голосом зачастил скороговоркою:
– Надежа-государь, лихие люди подлую измену затевают, убить тебя намереваются. Ватагою с полсотни душ здесь засадою стояли, да я их издали еще заприметил. Похоже, убоялись злыдни нашей силы и в лес ушли. Дозволь пойти вдогон, путь мной уже разведан. Там, не более чем в полуверсте, у супостатов целая крепость, в ней, наверно, и укрылись.
При этом он то прижимал ладони к сердцу, то хватался за стремя повелителя.
Еще более нахмурив свои густые, распластанные над орлиным носом брови, Иван Васильевич строго оборвал Васюхину болтовню.
– Какая крепость, какие люди? Ты что, совсем умом рехнулся от усердия, иль не проспался до се?
– Я так думаю, что это Митька Новосильцев с дружками-казаками подлость эдакую сотворить решил. Видать, за родственников да за сожженное именье мстить удумал, – нисколько не смутившись, продолжил лепетать Грязной. – Он же все эти годы на польском порубежье от гнева твоего скрывался, яко бы при войске состоял, а сам, видать, на той войне с католиками снюхался. Наверно, от Батория, который силой воинской нас не может одолеть, и получил наказ – внутри державы русской бунт поднять да тебя, солнце наше красное, подло извести.
Крепко взволновался грозный царь от этих новостей, но, еще не веря до конца в услышанное, недоверчиво вопросил:
– С чего решил, что он поляками подослан? Мог и сам за кровь родную на месть пойти. Мало, видать, я этих псов княжеского звания пообезглавил да конями разорвал, вот теперь мне доброта моя лихом и отзывается.
– Нет, надежа-государь, наверняка поляками подослан. Верные люди донесли, что шляхтянка-девка красоты невиданной при Митьке состоит. Это только ведь у нас, православных, верное понятие имеется, будто баба почти не человек, а у католиков поганых ни одно большое дело без вмешательства греховниц мокрохвостых не обходится. Более того, доподлинно известно, что венчался Новосильцев с католичкой. Стало быть, он, нечестивец, не одного тебя, помазанника божьего, но и самого Христастрадальца предал.
Грязной уже почуял – семена его навета нашли удобренную землю. Окончательно осмелев, доносчик наконец-то поднял голову и посмотрел на государя. Взглянул – и страшно сделалось. Таким Васька повелителя еще не видел. Из привычно желтовато-бледного лик царя стал темно-голубым, почти что синим. Вылупленными от ярости очами, он, казалось, готов был поглотить не только хитрого раба с его наветами, но и окрестный лес, а может быть, и всю свою неблагодарную державу. На сиреневых губах выступила пена, как у загнанного коня, она ошметками летела на дрожащий подбородок. Жаль, кромешник в душу царскую заглянуть не мог, а то б увидел там кусочек льда заместо сердца. Новая волна холодной жути окутала Ивана Васильевича. С трудом разжав сведенные судорогой челюсти, он, клацая зубами, еле слышно прошептал:
– Ну поехали, показывай.
Взятый в плотное кольцо охраной, по старой памяти одетой в черные хламиды, в которой было на сей раз три сотни душ, царь двинулся за Васькой вслед. Как только миновали лес, Грязной остановился и, указав перстом на вотчину, истошно воскликнул:
– Вот оно, вражье логово.
Однако, как ни напрягал свой взор Иван Васильевич, но не то чтобы вооруженных, а вообще живых людей по наружную сторону ограды, и впрямь напоминавшей крепостной частокол, только шибко низкий, разглядеть не смог. Впрочем, это мало что значило. Ни отсутствие бойниц, ни нарядный вид украшенных железными звездочками ворот, ни даже мирный запах хлеба, исходивший от вьющегося над печной трубой дымка, не могли уже спасти сию усадьбу от погрома.
Упершись полным ненависти взглядом в крест над куполом дворовой часовенки, государь перекрестился, вдарил посохом о землю и голосом, скорей похожим на звериный рык, распорядился:
– Покарать воров-изменников, покарать христопродавцев!
4
Между тем в рядах царевой черной рати наступило оживление. Весть о том, что Васька Грязной государевых врагов, из Польши засланных, в боярской вотчине нашел и сейчас ее придется штурмом брать, обрадовала всех. Надоело добрым молодцам вот уже который день то мотаться по пустынным дорогам, то, подобно истинным монахам, на воде да сухарях в обители сидеть, грехи замаливать. Оно, конечно, христианину покаяться не грех, но не согрешив, чего же каяться? А Иван Васильевич в последнее время шибко присмирел, отошел от дел кровавых, так что его людям вроде и виниться не в чем. Душа-то человеческая лишь тогда очищение от скверны искренне требует, когда в скверну эту самую с головою окунется.
Улыбались слуги царские, глядя на усадьбу. Вид ее особой угрозы не таил, чай, не крепость Казанская, под ударами трех сотен сабель как орех расколется. Зато, надо полагать, за частоколом что поесть-попить найдется, да и девицы-красавицы наверняка имеются. В любой вотчине дворовым девкам быть положено. Хоть одна-то на десяток всяко будет.
Лишь начальник ближней государевой охраны князь Никита Одоевский да полусотня его бойцов мыслями похабными себя не тешили и особой радости от предстоящей драки не испытывали. Ангельские крылья у них тоже не росли, но до того, как в кремль попасть, беречь монаршую особу, довелось им побывать на войне и своим телом холод вражьей стали отведать. Так что служба развратнаяопричная честь и доблесть воинскую из их сердец до конца еще не вытравила.
Из всей Васькиной болтовни князь Никита понял лишь одно – за частоколом засели воровские казаки и им сейчас придется не с боярскими холопами бодаться, а скрестить клинки с вольными сынами батюшки Дона.
– Даже если и приврал Грязной и не полсотни казаков, так они от скомороха Васьки и побежали бы, но если хотя б десяток станичников всерьез решили дать нам бой, многих голов недосчитаемся, – подумал он и подъехал к повелителю.
Неотрывно следивший за «крепостью» Иван, почуяв приближение воеводы, обернулся, в глазах царя горел адский огонь лютой ненависти.
– Государь, может, я к ним съезжу да от твоего имени ворота прикажу открыть, авось разбойники и покорятся? А тогда уж как положено дознанье проведем. Сказать по совести, сомнения меня одолевают – с чего это казаки вдруг удумали здесь, под Москвой, шалить, что им, Дона с Волгой и Диким Полем6 мало?
