вокруг Мэтью целую смесь запахов: рыбы, дегтя, причальных свай, животных и их кормов на скотопригонных дворах, содержимого ночных горшков, выплеснутого из окон на булыжные мостовые, и горьковато-сладкого винного аромата ночной Ист-Ривер. Если Мэтью находился сейчас не в сердце Нью-Йорка, то уж точно в его носу.
Ветер хлестал по фонарям, свисавшим со столбов на углах улиц, и гасил их пламя. Закон обязывал жителей каждого седьмого дома предоставить по светильнику, но сегодня никто — ни совершавшие обход констебли, ни даже их глава Лиллехорн, сколько бы он сам себя ни расхваливал, — не смог бы приказать ветру пощадить хотя бы один фитиль. Это нескончаемое бесчинство, начавшееся около пяти часов и, по всем признакам, утихать не собиравшееся, и заставило Мэтью вступить в мысленный философский диалог с разбушевавшимся задирой-ветром. Нужно было прибавить шагу: даже не доставая серебряных часов из кармана жилета, он знал, что уже на несколько минут опаздывает.
Довольно быстро дойдя до Брод-стрит, теперь уже подталкиваемый ветром в спину, Мэтью перешел по булыжникам на другую сторону и при свете истязаемого ветром, но еще не добитого фонаря разглядел ждавшего его начальника. Их контора находилась чуть дальше по Стоун-стрит, в доме номер семь, где нужно было взойти по узкой лестнице на верхний этаж — там, если верить молве, до сих пор обитали призраки прежних съемщиков, прикончивших друг друга из-за кофейных зерен. За последние недели Мэтью несколько раз слышал скрип и какие-то глухие удары, но был уверен, что это просто голландские камни брюзжат, оседая в английскую землю.
Не успел Мэтью подойти к Хадсону Грейтхаусу, одетому в монмутскую шерстяную шапку и длинный черный плащ, реявший за ним подобно вороновым крыльям, как тот широким шагом сам направился к нему и, на ходу перекрикивая ветер, громко приказал:
— Следуй за мной!
Мэтью подчинился и снова едва не лишился треуголки, разворачиваясь, чтобы идти в обратную сторону. Грейтхаус легко шел навстречу ветру, как будто был его властелином.
— Куда мы идем? — крикнул Мэтью, но то ли его слова не долетели до Грейтхауса, то ли тот не соизволил ответить.
Хоть они и служили в бюро «Герральд» в одной связке, никому не пришло бы в голову назвать этих двух «решателей проблем» братьями. Мэтью был высок и строен, но при этом крепок, как речной камыш. Лицо у него было худощавое, с вытянутым подбородком, а из-под угольно-черной треуголки выбивалась копна тонких черных волос. Его бледность, подчеркиваемая светом фонаря, свидетельствовала о том, что он человек читающий, а по вечерам допоздна засиживается за шахматной доской в любимой таверне «Рысь да галоп». Недавно приобретенная известность и убежденность в том, что он ее заслужил, так как действительно чуть не погиб, защищая справедливость, пробудили в нем желание одеваться так, как подобает нью-йоркскому джентльмену. В новом черном сюртуке и жилете в тонкую серую полоску (одном из двух костюмов, сшитых ему на заказ Бенджамином Аулзом) он выглядел настоящим денди. Новые черные сапоги, доставленные не далее как в понедельник, были начищены до глянцевого блеска. Он заказал себе терновую трость, с какими, как он успел заметить, разгуливали по городу многие важные молодые господа, но, так как эту вещь везли из Лондона, насладиться ее обладанием ему предстояло не раньше весны. Он всегда был идеально опрятен и чисто выбрит. Прямой, твердый, внимательный взгляд холодных серых глаз с оттенком сумеречной синевы был ясен и совершенно в этот вечер безмятежен. Об этом взгляде некоторые сказали бы (а Григсби так и написал во второй части), что под его действием «разбойник сбрасывает с себя бремя зла, дабы оно не сковало его тяжестью каторжных цепей».
Да уж, умеет старый писака блеснуть словцом, подумал Мэтью.
Хадсон Грейтхаус, который свернул налево и, уже прилично оторвавшись от своего младшего коллеги, размашисто шагал по Брод-стрит на север, был по сравнению с Мэтью как молот на фоне отмычки. При встрече с этим сорокасемилетним широкоплечим здоровяком ростом шесть футов три дюйма большинство мужчин опускали взор в землю, надеясь обрести храбрость. Когда Грейтхаус в каком-нибудь помещении обводил всех своими черными, глубоко посаженными глазами на потрепанном морщинистом лице, мужчины застывали на месте, боясь привлечь к себе его взгляд. На женщин же он производил прямо противоположное действие: Мэтью приходилось видеть, как самые набожные из них превращаются в щебечущих кокеток, едва уловив благоухание лаймового мыла для бритья, которым пользовался Грейтхаус. И в отличие от Мэтью, здоровяк презирал выкрутасы последней моды. Костюм, пошитый у дорогого портного? Об этом не могло быть и речи. Самой большой его уступкой щегольству была светло-голубая рубашка с оборками, чистая, но изрядно поношенная, которую он надевал с обыкновенными серыми бриджами, простыми белыми чулками и жесткими нечищеными сапогами. Из-под шапки виднелись густые волосы с сединой, отливавшей сталью, собранные сзади в косицу и перевязанные черной лентой.
Если и было между ними что-то общее, помимо работы в бюро «Герральд», так это шрамы. Мэтью удостоился отметины в виде полумесяца, начинавшейся прямо над правой бровью и, изгибаясь, шедшей вверх через весь лоб, — она всю жизнь будет напоминать ему о схватке с медведем, в которую он вступил три года назад в лесных дебрях, и ему еще повезло, что он продолжает ходить по земле. Лицо Грейтхауса украшал ломаный шрам, рассекший левую бровь, — им его наградила третья жена, метнувшая в него разбитую чашку (рассказывал он об этом с обидой). Жена, разумеется, бывшая, и Мэтью не спрашивал, что с ней потом сталось. Но справедливости ради стоит сказать, что настоящую коллекцию шрамов — оставленных кинжалом убийцы, мушкетной пулей и ударом шпаги наотмашь — он носил под рубашкой.
Они приближались к величественному трехэтажному зданию ратуши, построенному из желтого камня там, где Брод-стрит встречалась с Уолл-стрит. В некоторых окнах горел свет: дела городские заставляли чиновников работать допоздна. Здание окружали строительные леса: на самом верху крыши, дабы флаг Соединенного Королевства развевался поближе к небесам, возводилась башенка. Мэтью подумал: каково там сейчас городскому коронеру, дельному, но чудаковатому Эштону Маккаггерсу, слушать, как рабочие колотят молотками и что-то пилят прямо у него над головой, ведь он жил в своем удивительном музее скелетов и других зловещих экспонатов на чердаке ратуши. Грейтхаус свернул направо и пошел
