на обработанные земли являются законом природы. Прибавим к этому, что они, тюрки или монголы, принадлежат к расе умной, уравновешенной, практичной, которая, будучи воспитана суровыми реалиями окружающей среды, естественным образом подготовлена к управлению. Так что, когда оседлые общества, зачастую деградировавшие, уступают под натиском, кочевник врывается в город и после первых часов резни без особых усилий занимает место уничтоженных им правителей. Не робея, он садится на самые уважаемые троны. И вот он великий хан Китая, шах Персии, император Индии, султан Рума. Он адаптируется к среде. В Пекине он становится полукитайцем, а в Исфахане или Рее – наполовину персом.
Не придумала ли судьба этот способ для примирения степи и цивилизации? Отнюдь. Неизменные законы географии человечества продолжают работать. Если китаизированный или иранизированный хан не был уничтожен в результате медленной или мгновенной реакции местного населения, то вскоре на границах его державы мы наблюдаем вынырнувшие из глубин степи новые орды, еще более голодные, чем прошлые, которые, видя в своем удачливом родиче лишь таджика или табасца – перса или китайца, – начинают делать то же самое, действуя уже против него.
Но как же получалось, что эта авантюра почти всегда увенчивалась успехом, повторяясь на протяжении тринадцати столетий – ибо прошло ровно тринадцать веков между вступлением гуннов в Лояна и вступлением маньчжуров в Пекин? Дело в том, что на протяжении всего этого времени кочевник, сильно отстававший в развитии материальной культуры, стоял намного впереди в военном деле, имея в нем огромные преимущества. Он был конным лучником. Невероятно мобильная конница неуязвимых лучников – вот техническое средство, давшее ему над оседлым жителем преимущество, практически равное тому, какое в Новое время Европе над всем остальным миром обеспечила артиллерия. Конечно, это оружие было известно и китайцам, и иранцам. В III в. до н. э. китайцы изменили свой костюм, чтобы адаптировать его для верховой езды. Что же касается Ирана, там с парфянских времен знали цену роя стрел, выпускаемых вихрем конников, уклоняющихся от ближнего боя. Но ни китаец, ни иранец, ни русский, ни поляк, ни венгр в этом отношении не могли сравниться с монголом. С детства приученный переносить долгие верховые поездки по бескрайней степи, привыкший прятаться, выжидать, обученный всем охотничьим хитростям, от которых зачастую зависело его пропитание, то есть его жизнь, в этом деле он был непобедим. Не то чтобы он часто сходился в бою с врагами, совсем наоборот, потому что, внезапно напав, он исчезал, появлялся снова, не давая противнику войти с ним в соприкосновение, досаждал ему, изнурял и в конце концов уничтожал его, выбившегося из сил, как затравленную дичь. Мобильность, универсальность использования этой конницы делали ее, когда ею командовали Джебэ или Субудай, два знаменитых полководца Чингисхана, своего рода умным оружием. Плано Карпини и Рубрук, видевшие ее действия, очень хорошо отметили его техническое превосходство. Фаланга и легион остались в прошлом, поскольку были обусловлены политическим устройством Македонии или Рима, они являлись произведением организованных государств, которые рождались, жили и исчезали, как все государства. Степной конный лучник царил над Евразией на протяжении тринадцати веков, потому что был естественным порождением самой земли, сыном голода и нищеты, единственным для кочевников способом не вымереть в голодные годы. Давайте задумаемся вот над чем: если Чингисхан позднее сумел покорить мир, то лишь потому, что с детства он, сирота из степи возле Керулена, сначала, вместе со своим младшим братом Джучи Тигром, ежедневно охотился на дичь, чтобы не умереть с голоду.
Стрела конного лучника, который появляется, стреляет и уклоняется от рукопашной, стала для Античности и Средневековья оружием дальнего боя, почти таким же эффективным и деморализующим, каким в свое время стал огонь нашей артиллерии.
Почему же это превосходство исчезло? Почему начиная с XVI в. кочевники больше не могли навязывать свою волю оседлым народам? Именно потому, что оседлые противопоставили им артиллерию. И таким образом приобрели техническое превосходство, перевернувшее существовавшие тысячи лет отношения. Та канонада, которой Иван Грозный рассеял последних наследников Золотой Орды, и та, которой китайский император Канси испугал калмыков, ознаменовали окончание целой эпохи мировой истории. В первый раз, но навсегда преимущество в военной технике перешло к другой стороне, и цивилизация стала сильнее варварства. В несколько часов традиционное превосходство кочевника ушло в легендарное прошлое, и калмыцкие лучники, которых романтический Александр I еще пытался противопоставить наполеоновским войскам в сражениях 1807 г., должны были выглядеть столь же архаичными, как и появление охотников мадленской культуры.
Однако прошло всего лишь три века с той поры, как эти лучники перестали быть завоевателями мира.
Вступление. Степь и история
Центральная Азия, какой она предстает перед нами, несет следы самой грандиозной геологической драмы за всю историю планеты. Поднятие и изоляция этой огромной континентальной массы вызваны сходящимся давлением двух огромных разновозрастных горных хребтов: с одной стороны герцинские склоны Тянь-Шаня и Алтая, очерченные по краям первые – серендийским молом, вторые – старым сибирским Ангарским плато; с другой стороны – альпийские склоны Гималаев, возникшие в миоцене на месте древнего евразийского «Средиземного моря». Вогнутый лук Тянь-Шаня и Алтая на северо-западе и противоположный лук Гималаев на юге окружили и изолировали Туркестан и Монголию, оставшись как бы подвешенными над периферийными равнинами. Удаленность от моря, в придачу к высоте, наделили эти земли резко континентальным климатом с характерной для него сильной летней жарой и сильными морозами зимой: в Урге [2] в Монголии температура колеблется между +38 и –42. За исключением Тибета, которому его высота обеспечила почти полярные условия, и горного полукруга Алтая и Тянь-Шаня, который, по тем же причинам, представляет пример альпийского климата с обычным распределением по этажам от лесов внизу до редкой растительности на вершинах, почти вся территория Центральной и Средней Азии представляет собой травянистые степи, отдыхающие зимой и высыхающие летом. Прерии-степи – более живые в орошаемых районах, агонизирующие и превращающиеся в пустыни в центральных районах, где происходит сахаризация, – растянулись от Маньчжурии до Крыма, от Урги в Верхней Монголии до региона Мерва и Балха, где, впрочем, северная евразийская прерия-степь переходит в сухую субтропическую, со средиземноморскими ответвлениями, до Ирана и Афганистана.
На севере зона евразийских степей напрямую смыкается с зоной северных лесов с сибирским климатом, охватывающей Центральную Россию и Центральную Сибирь, равно как и северную часть Монголии и Маньчжурии. В середине она переходит в пустыню в трех центрах сахаризации: пустыня Кызылкум в Трансоксиане и Каракум к югу от Амударьи, пустыня Такла-Макан в бассейне, образованном Таримом, и, наконец, пустыня Гоби, простирающаяся на огромное пространство с юго-запада на северо-восток от Лобнора, где Гоби соединяется с
