По счастью, сегодняшняя карточная схватка закончилась для Михаила Аркадьевича Мещерского не так уж и плохо. Сначала он проиграл двадцать рублей, но потом вернул десять обратно. Насвистывая веселую песенку, князь вышел из экипажа, остановившегося у ворот, распахнул плащ с пелериной и стал нащупывать в кармане кафтана ключ от ворот. Не хотелось ему звонить в колокольчик и беспокоить привратника, поднимать свирепых дворовых псов, ибо время приближалось к полуночи. Однако из-за темноты и двух бокалов хереса, выпитых после игры, ключ в скважину у Мещерского никак не попадал, и он злился.
В эту минуту слуга Аржановой, Николай, прижал щеку к прикладу унтер-офицерского егерского штуцера образца 1778 года. Штуцер был установлен на заборе, покрытом овечьей шкурой, и направлен в сторону ворот. В «диоптр», цилиндрический прибор для точного прицеливания на стволе ружья, Николай увидел голову своего барина и чуть передвинул ствол влево, чтоб попасть ему точно в висок. Такой имел молодой стрелок особый прием: пулю он вгонял противнику либо в висок, либо в лоб прямо над переносицей, и последнее было предпочтительнее. Но князь стоял к нему боком, возился с ключом у ворот, то наклоняясь к замку, то снова выпрямляя стан.
Окликать его, чтоб увидеть лицо своего обидчика в анфас, Николай не собирался, ведь это — не специальное задание секретной канцелярии Ее Величества. Не спеша, мягко и почти нежно он положил палец на удобно изогнутый латунный спусковой крючок, а левой рукой покрепче обхватил ложе и ствол своего любимого оружия, которое ласково именовал «Дружком».
— Прицелился? — раздался голос у него за спиной.
Николай, успевший сосредоточиться для стрельбы и отрешиться от реалий мира сего, вздрогнул.
— Сегодня ты стрелять не будешь, — продолжала Аржанова. — Возьми с собой штуцер и сойди с камня на землю.
— Эх, матушка барыня! Зря вы мне сейчас помешали! — огрызнулся Николай, но штуцер с забора снял и перешел на клумбу с лавровыми кустами.
— Сам знаешь, смертоубийство — дело нехитрое. — в темноте она смотрела на него пристально. — Но что потом будет?
— Никто не узнал бы про него… — пробормотал, точно оправдываясь, молодой слуга.
— Значит, меня в расчет не берешь? — спросила Аржанова и плотнее закуталась в оренбургскую шаль, накинутую на плечи.
— А разве вам-то не горестно, ваше сиятельство? — вскинул голову Николай. — Ведь вас же он подло обманул, мою жену обесчестил, меня опозорил перед людьми! И все ему, подонку, как с гуся вода… Пока мы с вами государыне служили, пока на войне против бусурман под пули шли, он здесь хвост распускал навроде павлина… Ужо расчелся бы я с ним один на один по-честному! Ужо успокоил бы его навек с сучком его дымящимся, который без спросу в первую попавшуюся дырку лезет!..
Не прерывая этот запальчивый простонародный монолог, Аржанова взяла молодого слугу за руку и быстро повела через сад, темнеющий громадами деревьев, к заднему крыльцу двухэтажного дома, откуда к ее кабинету и спальне вела крутая деревянная лестница. В коридоре к ним метнулась Глафира, мать Николая, с испуганным, распухшим от слез лицом. Курская дворянка остановила ее жестом и приказала подать в кабинет две чашки чая с ромом покрепче, печенье и марципановые конфеты.
Штуцер, уже спрятанный в чехол, Анастасия устроила на нижней полке большого книжного шкафа, куда он при своей длине в 115 см удачно поместился. Николаю она приказала снять шапку и куртку и сесть в кресло напротив письменного стола. Будучи все еще возбужденным до крайности, молодой слуга то сжимал кулаки, то порывался выбежать вон, то сыпал проклятиями в адрес князя Мещерского, второго мужа обожаемой им госпожи Анастасии Петровны.
Глафира открыла дверь и внесла в кабинет большой поднос с красным шарообразным фарфоровым чайником, бутылкой рома, чашками, вазочками с печеньем и конфетами. Поднос по разрешению барыни она водрузила на ее письменный стол. Затем разлила по чашкам чай, добавила в него рому и встала у дверей со скорбным лицом, сложив руки на животе. Николай, обжигаясь горячим и крепким напитком, сделал сразу несколько глотков и понемногу успокоился.
— Почему ты решил его убить? — спросила Аржанова.
— Отомстить хотел, — молодой слуга смело поднял на хозяйку темно-голубые глаза. — За ваше и за свое унижение. Но вы его пожалели. Весьма сие странно… Ведь врагов вы никогда не жалеете.
Анастасия усмехнулась:
— Наверное, потому и живу еще на этом свете.
— Стало быть, он — вам не враг?
— Врагов моих определяет государыня императрица. Им, как ты верно заметил, пощады нет.
— Ясно, — вздохнул Николай. — Вы его простили. Однако я прощать не собираюсь и никогда не прощу… Отойдя от конфиденциальной службы, сделался барин совсем другим человеком. Эдакий вальяжный господинчик. Карты, вино, бабы… Нет в нем прежней строгости к себе. А без этого в нашем деле — пиши пропало. Только в теплой конторе ему и сидеть…
Аржанова слушала сына горничной с удивлением. Слишком связно и осмысленно он говорил. Курская дворянка знала Николая с младых ногтей. Был он веселым подвижным ребенком, потом нескладным подростком, потом превратился в рослого, сильного юношу. В основном помогал отцу своему, Досифею, на все руки мастеру, — и лакею, и кучеру, и истопнику, и садовнику. Все изменила первая их поездка в Крым. Николай познакомился с кирасирами Новотроицкого полка, которые состояли в охране вдовы подполковника, научился у них обращению с огнестрельным оружием и внезапно открылся у него великий талант к меткой стрельбе. После очередной схватки с татарскими мятежниками она сама подарила ему егерский унтер-офицерский штуцер ручной сборки, изготовленный на Тульском оружейном заводе. Они словно давно искали друг друга: отличное ружье с восемью нарезами в стволе, с кремнево-ударным батарейным, «французским» замком и отрок Николай, принадлежавший курской дворянке, кое-как научившийся читать у дъячка из церкви в деревне Аржановка…
— Все правильно ты излагаешь, — в задумчивости ответила княгиня Мещерская. — Возможно, и впрямь кончилась моя совместная служба с Михаилом Аркадьевичем. Но прошу тебя: оставь его в покое. Пусть идет он собственной дорогой, а уж куда она его выведет, то одному Господу Богу известно.
— Что ж, ваше слово для меня — закон, — грустно признался молодой слуга. — А знаете, почему?
— Откуда мне знать, голубчик…
— Женился я на Арине по воле матушки, — тут меткий стрелок оглянулся на горничную, по-прежнему стоявшую у двери, и она всхлипнула. — Но люблю-то я вас, ваше сиятельство!
