Евгений Рогачев - Рогнеда. Книга 1

Вельский говорил еще что-то, но Иван Васильевич не слушал. Память увлекла в прошлое. Вспомнился случай из того времени, когда ему исполнилось двадцать лет, и он только начинал царствовать. Смутное было время, неспокойное. Ближние бояре не принимали юного царя всерьез, за спиной творили темные делишки, нисколь с ним не советуясь. Он видел их гнусные улыбки, насмешливые глаза и громкий, непочтительный говор в его присутствии. Будто и не царь он вовсе, а так, дитя неразумное. В боярской думе да на совете все кричали, орали, не обращая внимания на помазанника божьего. Тогда и родилась эта злоба и бешенство против спесивых, толстых, обрюзгших бояр. Вскоре они умылись кровавыми слезами, но все это началось не враз.

Душа его находилась в смятении, он искал способы повелевать и искал совета. Много мест посетил, прежде чем однажды оказался в Песношском монастыре. Там за крепкими стенами не первый год томился бывший Коломенский епископ Вассиан Топорков. Ранее был тот любимцем великого князя Василия Ивановича, отца Ивана, но впал в опалу. Любопытства ради решил посетить юный царь узника, на веки вечные заточенного в монастыре. Старик был совсем седым, с бородой ниже пояса и проницательными глазами, в которых, несмотря на преклонные годы и долгое заточение, не потух свет. Он спросил его тогда: «Как я должен царствовать, чтоб вельмож своих держать в послушании и повиновении?» Старик долго молчал, потом поманил царя к себе пальцем и прошептал на самое ухо: «Если хочешь быть самодержцем, не держи при себе ни одного советника, который был бы умнее тебя, потому что ты лучше всех. Если будешь так поступать, то будешь тверд на царстве и все будешь иметь в руках своих. Если же будешь иметь при себе людей умнее себя, то по необходимости будешь послушен им». Понял Иван, что нашел то, что искал. Он растрогался, поцеловал старца в щеку и сказал: «Если бы отец мой и был бы жив, то и он такого совета мне не подал бы!»[6]

С тех пор прошло много лет, но слова эти Иван Васильевич запомнил. Истину изрекли уста заточенного старика, и не единожды он убеждался в этом. Со временем смог он примучить бояр. Кого отдал псарям, кого порубили охочие до всяких забав опричники, кто — как Ванька Курбский — сбежал в заморские земли. Ну, а те, кто остались, теперь со страхом смотрят на него и во всем послушны. Прав был Вассиан Топорков! Прав!!!

Вернувшись из воспоминаний, Иван Васильевич перебил неторопливую речь Вельского:

— Еще что?

Вельский, запнувшись, замолк на полуслове, но тут же изрек:

— Васька Колычев до тебя государь просится. Речет, что слово имеет.

Иван Васильевич память имел цепкую и поименно знал почти все боярские роды. Даже тех, чьи кости давно уже сгнили. Поэтому вспомнил враз.

— Это который? Не из Борисова ли?

— Он, государь.

— Чего ему надобно? Прознали?

— Уличен в измене. — Вельский склонился к голове царя. — Донесли, что тайно сносился с ляшскими послами. Хотели схватить, да оплошали — в бега подался Васька. А не далее, как пару ден назад, был опознан в Москве. Гришка, холоп его беглый, и опознал хозяина своего. Шепнул словцо дьякам Разбойного приказа. Ну, а те теперь уж не оплошали. Ваську тут же схватили и в холодную. Но успел он крикнуть слугам твоим верным, что имеет слово тайное для государя. Потому и не бит пока батогами… Твоего решения ждем, государь.

— Кто донес, что зло умышлял?

— Подьячий Гришка Колыванов. Слышал-де он разговор случайный. Якобы двое послов ляшского короля Сигизмунда склоняли боярина одного к измене. Хотели они, чтобы тот вражьими тропами провел воинство их под самые стены Коломны. А они, под покровом ночи, тот город возьмут, пожгут да пограбят. Людишек, ежели успеют, кого в полон уведут, а кого и посекут. Васька этот якобы согласие дал то злодейство свершить.

— Как прознали, что Васька это, а не шпынь подосланный? — заинтересованно спросил Иван Васильевич. Любил он, когда подобных злодеев, коих на Руси от века в век хватало, ловили. Измена везде и, стоит глаз опустить, не доглядеть — и очутишься брошенным на поругание озверевшим злыдням. Оттого и окружил себя непобедимым опричным воинством.

— Так Гришка и указал. Любопытство его взыграло, он возьми да и выгляни из-за угла. Ваську-то и признал. Видал он его единожды в приказе. Признал и нам шепнул. Мы за ним, а тот в бега. А вот сейчас, хвала Господу, словили.

— Подьячего допросили?

— Как и положено, государь. Под батогами от слова своего не отступился, все как есть рассказал. Он, дескать, это. Васька. Родовитый боярин Колычев.

— А что ляхи?

— Посекли их, когда была послана за ними вдогон сотня детей боярских. Не хотели сдаваться и полегли все до последнего.

— То ладно! — Царь остался доволен. Хотя и дали промашку в первый раз, зато вдругоряд поймали. Главное — злыдню утечь не дали. — Хвалю. А что холоп?

— Сидит, награды дожидается. За то, что выдал беглого преступника… Как поступить прикажешь?

Иван Васильевич устремил взор на окно, забранное венецианским стеклом. Там, за стенами, шумел город — непокорный, буйный, требующий постоянного его, царского, пригляда.

— Гришку заковать в железа. Это вместо награды ему будет. Неча бегать от хозяев… И так беглых хватает на Руси-матушке! Ваську отдай Малюте. Мне до него дела нет. Пусть вызнает все и, если правда то окажется, что зло умышлял, тогда на дыбу его.

Вельский склонился еще ниже, прошептал почти в самое ухо:

— Прости меня, государь. Но мнится мне, что оболган Васька этот. Потому и хочет просить милости твоей.

— Крутишь ты что-то, Богданка! — Царь сдвинул брови. — Ты ж только мне толковал, что подьячий правдивость свою под пыткой доказал! А теперь сомнения имеешь?

Опричники вмиг напряглись, смотрели зло, с ненавистью, готовые по первому слову государя кинуться вперед и рвать на части бывшего царского любимчика. Бояре, кто был рядом, потупили глаза, пряча злорадствующие ухмылки.

Вельский легко предугадывал настроение царя. Знал когда обратиться с просьбой, а когда лучше держаться подальше, чтоб не навредить себе. Потому и держался столько лет возле государя. Сейчас он понял, угадал, что гнев царя напускной, показушный. Сегодня царь не склонен проливать кровь, и Вельский как никто другой знал это.

Оттого и решил он сказать ему про Ваську Колычева. Да и что греха таить, не бескорыстно. Успел тот сунуть ему перстень красоты неописуемой, красовавшийся сейчас на большом пальце ближнего боярина. И шепнул, что отблагодарит достойно, если удастся выйти из Разбойного приказа. Виновен Васька, аль нет — жизнь покажет. Куда ему деваться от верных слуг царевых? Надобность будет, везде сыщем — нигде ему не укрыться. Но почему-то думал Богдан Яковлевич, что и действительно — оболгали завистники Ваську, оттого и попал тот в застенок пыточный.