Он вспомнил, как впервые оказался в доме Аспасии, имя которой уже было на устах у всех афинян — одни восторгались блестящей умницей-гетерой из Милета, другие злословили. Вообще-то, никакой охоты являться в жилище красивой молодой женщины, почему-то возомнившей, что ей под силу основать свою, новую школу риторики, он, самый уважаемый из афинских стратегов, не испытывал. Но как откажешь Сократу? Лицо Сократа, некрасивое, будто его грубо, наспех высек нерадивый, мало сведущий в законах гармонии скульптор, удивительно преображалось, когда он убеждал, что Перикл не потеряет зря времени, если познакомится с прекрасной милетянкой — Сократ, говоря это, хорошел прямо на глазах, его глубоко спрятанные, выцветше-голубые, как у старика, глаза наполнялись густой синевой весеннего аттического неба, рисунок толстых губ словно мягчел, сероватая кожа лица розовела, а ранние залысины еще больше подчеркивали благородство мощного выпуклого лба — единственного, на что не поскупилась природа.
— О, Сократ, мне кажется, ты просто-напросто влюблен в эту иностранку, о которой говорят, что она покушается на святая святых — моральные устои Афин, — смеялся Перикл.
— Я все же не понимаю, почему там, где постоянно бывают Анаксагор, Зенон, Протагор, Фидий, даже ярый женоненавистник Еврипид, считает для себя зазорным хотя бы разок появиться достойнейший Перикл? — горячился молодой философ.
— Ты забыл добавить — чаще других у Аспасии бывает некий Сократ, — опять рассмеялся Перикл.
— Если б от этого был хоть какой-то толк, — огорченно вздохнул Сократ. — Несравненная, блистательная женщина видит во мне лишь умного и приятного собеседника.
— А ты бы хотел — любовника? — насмешливо уточнил Перикл, и, взглянув на молодого философа, расхохотался — у того был такой вид, будто его заставили прикоснуться обеими лопатками к песку палестры. [4]
Чашу с вином Периклу поднесла, в знак особого уважения, сама хозяйка. Он сделал глоток, про себя отметив, что вино разбавлено в безукоризненной пропорции, потом пригубил из кубка еще и еще — было жарко, и ему хотелось пить. Ничто на земле, даже студеная ключевая вода, не утоляет жажду лучше, чем умело разбавленное вино.
Сократ, все-таки приведший его сюда, сидел на низкой скамье совсем неподалеку; наверное, пылкому и любознательному философу было интересно услышать, о чем будут говорить его кумиры.
— Насколько мне известно, ты приехала в Афины из Мегары? Или даже Коринфа? — Перикл внимательно посмотрел в темно-карие, почти черные, как дозрелые маслины, глаза Аспасии, невольно отмечая, насколько действительно красива эта не похожая ни на кого ни внешностью, ни умом, ни поведением женщина.
— Ты собираешь городские сплетни, Олимпиец? — неожиданно резко ответила она, вскинув темные брови, похожие на крылья летящей в отдалении птицы.
— Прости, но я не хотел тебя обидеть, — несколько смутился он, кого не страшил даже многоголосый ропот народного собрания. — Пожалуй, единственное, что мне доподлинно известно: ты — Аспасия, дочь Аксиоха из Милета.
— Да, вот это соответствует истине, — подтвердила она.
— Однако я хотел бы знать о тебе больше, — искренне произнес Перикл.
Он догадывался, как и чем задел Аспасию. Людская молва, у которой непонятно откуда растут ноги, утверждала, что эту гетеру еще девочкой похитили и переправили в Мегару — кое-кто называл не Мегару, а Коринф. Наверное, самый настоящий раб обладал большей свободой, чем она, свободнорожденная милетянка, которой, увы, суждена была участь женщины, насильственно погруженной в терпкий омут разврата. Ходил слух, что чрезвычайно способную жрицу любви заметил и оценил некий безвестный богатый афинянин — он заплатил выкуп и сделал Аспасию свободной. Так говорили одни. Другие ограничивались тем, что укладывали ее жизнеописание и дальнейшие устремления в тесное прокрустово ложе: знаменитая гетера из Милета, великолепно владея искусством обольщения, приехала покорять Афины. Что, насколько ведал Перикл, ей определенно удавалось: цвет города слетался сюда, как рой ночных мотыльков на огонь. Третьи же утверждали прямо, без обиняков: Аспасия прибыла в Афины для того лишь, чтобы в ее сетях оказался сам Перикл. Впрочем, это до его ушей не долетало.
— Я рада, что ты посетил мой дом. Не думала и не надеялась, что мне, простой смертной, окажет честь сам Олимпиец, — она произнесла это без всякой тени кокетства, так искренно, что у Перикла на мгновение перехватило сердце. Но он счел нужным возразить:
— Олимпийцы, прелестная Аспасия, недосягаемы. Они, как известно, обитают на той священной горе, куда, увы, не проникает взор ни одного из нас.
— Нет, Перикл, так называет тебя вся Эллада. И Милет — не исключение. Не скрою, я всегда мечтала хоть разок посмотреть на тебя краешком глаза. Согласись, когда мечта сбывается, человек, а особенно женщина, чувствует себя счастливым.
— Значит, сегодня ты счастлива?
— Вдвойне. Хотя, если честно, я вижу тебя не впервые.
— Но я ведь только сегодня переступил порог твоего дома, — удивился Перикл.
— Я высматривала тебя на афинских улицах. И каждый раз поражалась…
— Чему же? — поспешил прервать ее он.
— Твоей осанке. Походке. Так величаво ходят разве что небожители. Твое же умение носить одежду и вовсе неподражаемо. Складки просто безупречны. И еще я не могла не оценить, как первый стратег Афин, откликаясь на приветствие прохожих, поднимает во встречном жесте руку. Ты делаешь это так царственно, что ни одна складка на твоем одеянии не шелохнется. Иногда мне кажется, что на тебе не сотканное человеческими руками полотно, а белый струящийся мрамор, принявший свой окончательный вид под резцом великого Фидия.
— Ты льстишь мне, Аспасия. Я и не подозревал, что самые сладкоречивые женщины — родом из Милета.
Но гетера даже не улыбнулась. Она по-прежнему неотрывно смотрела на Перикла чуть увлажненными глазами — будто на спелые маслины капнул дождь, и на мгновение Периклу показалось, что эта чужеземка, кажется, в него влюблена. Да нет, не кажется. Она несомненно в него влюблена. Но что слова? Этими словами, которыми она обласкала его, Олимпийцу мог, без всякой натяжки, воздать хвалу любой расположенный к нему афинянин или даже много наслышанный о нем варвар. Весь скрытый смысл их недолгой беседы угадывался в том, как она их произносила — будто объяснялась в любви! Он впервые посмотрел на Аспасию откровенно мужским взглядом — под тончайшей шелковой тканью отчетливо вырисовывались безупречные линии и формы. Нутром Перикл почувствовал, что Аспасии его взгляд понравился — иногда ради этого женщины и предпринимают всяческие усилия, лезут из кожи вон, часто не прощая мужчинам равнодушия или пренебрежения. Такой взгляд хотят поймать даже старые шлюхи, надеющиеся, что при свете ночных фонарей их лица с зашпаклеванными рыбьим клеем морщинами будут казаться молодыми и привлекательными, а сокрытые одеждой одряхлевшие тела зажгут в мужчинах огонь желания, если же выразиться поточнее — разбудят похоть.
