Эмир столь энергично закачал головой, что бахрома, которой был отделан его малиновый, шелковый тюрбан, метнулась из стороны в сторону.
— Нет, он был воистину просвещенным мужем. Его столица Самарканд поражала красотой и великолепием зданий, слыла цитаделью учености и познаний. Однако Тимур знал, что завоеватель не должен позволять ничему — и никому! — становиться на своем пути, а потому в достижении цели не ведал сомнений и не допускал в свою душу жалость.
Эмир прикрыл глаза, словно видя воочию славные дни своего великого предка, о котором вещал с таким искренним восторженным возбуждением, что на лбу его выступили крупные капли пота, которые он утер желтым шелковым шарфом.
Бабур, как всегда воодушевленный навеянными рассказом отца образами, улыбнулся, показывая родителю, что разделяет его горделивую радость. Но тут, прямо на его глазах, лицо отца изменилось. Его глаза, только что светившиеся лихорадочным блеском, потускнели, выражение лица сделалось безрадостным, даже мрачным. Улыбка Бабура растаяла. Обычно отец завершал свой рассказ славословием Тимуру, но сегодня эмир продолжил унылым, дрожащим голосом:
— Но я, хоть и прямой потомок великого Тимура, — кто я таков? Чем обладаю? Всего лишь Ферганой, державой протяженностью в двести миль в длину и сто в ширину. Ты только посмотри на нее: пастбище для коз и овец, окруженное с трех сторон горами!
Взмахом руки он указал на возносящиеся ввысь, окруженные облаками пики горы Бештор.
— И это в то время, когда всего в трехстах милях к западу, мой брат правит золотым Самаркандом, а на юге, за хребтом Гиндукуш, мой двоюродный брат владеет изобильным Кабулом. Я же их бедный родственник, ничтожный и презираемый, хотя кровь в моих — и твоих! — жилах, та же самая, что и у них.
— Отец…
— И пусть все мы, чем бы ни обладали, потомки царственного Тимура, — прервал его эмир дрожащим от страсти голосом, — чего стоит любой из нас в сравнении с ним? Мы бранимся, словно вожаки мелких кланов, стараясь каждый удержать, а то и прибрать к рукам жалкие клочки его некогда великой державы. И моя вина в этом столь же велика, как и моих родичей.
Теперь его голос исполнился гнева.
— Восстань ныне Тимур из мертвых, он плюнул бы нам в лица, за всю нашу глупость и ничтожество. Каждый из нас с гордостью добавляет к имени титул «мирза», напоминая всем и каждому, что он потомок великого властелина, но захотел бы он, с той же готовностью, признать нас? Не пришлось бы нам пасть перед ним на колени и молить о прощении за то, что мы столь бездарно распорядились нашим наследием, забыв о былом величии?
Сильная рука правителя до боли сжала плечо Бабура.
— Ты уже достаточно взрослый, чтобы понять меня: вот почему я говорю тебе все это. Мы в долгу перед Тимуром. Он был великим мужем, сын мой. В твоих жилах течет его кровь — никогда не забывай об этом. Стань таким, как он, если сможешь. Будь достоин своего происхождения и добейся в жизни большего, чем я.
— Я попытаюсь, отец… Обещаю.
Несколько мгновений отец молчал, внимательно всматриваясь в лицо сына, затем, с видимым удовлетворением, хмыкнул, и отвернулся. Бабур оставался неподвижен: этот внезапный страстный порыв потряс его. Осмысливая услышанное, он не сразу заметил, что солнце уже почти село. Как и многими другими вечерами, он созерцал зазубренный скалистый ландшафт, смягченный сумерками. Снизу, из быстро сгущавшейся тьмы, доносились крики мальчишек-пастухов, собиравших своих коз и овец, чтобы отогнать их в селение. К ним добавлялось мягкое, непрерывное воркование: стайка так любимых отцом белых голубей возвращалась домой, на голубятню.
Бабур услышал сорвавшийся с уст отца легкий вздох, как будто тот признал, что в жизни, как бы то ни было, есть место не только разочарованиям, но и удовольствиям. На глазах сына отец отпил прохладной воды из кожаной фляги, висевшей у него на поясе, и на лицо его вернулось умиротворенное выражение. Повернувшись, он поспешил по крыше к венчавшей ее конической голубятне, частично нависавшей над сухим оврагом внизу. Его расшитые золотом туфли из красного бархата шлепали по обожженной глине, а он уже, на ходу, протягивал руки, с нетерпением ожидая возможности приласкать своих голубок с нежностью возлюбленного. Бабура от этого зрелища воротило: с его точки зрения, безмозглые птицы были на что-то годны лишь в ощипанном виде, если приготовить их в гранатовом соусе и приправить толчеными грецкими орехами.
Мысли Бабура вновь обратились к Тимуру и его совершавшим завоевательные походы воинам. Каково это, чувствовать, что весь мир принадлежит тебе? Захватить город и увидеть, как его царь валяется в пыли у твоих ног? Да, что ни говори, а отец прав — это совсем не то, что управлять маленьким княжеством Фергана. Мелочность отцовского двора нагоняла тоску. Взять хотя бы главного визиря Квамбара-Али, потного и вонявшего, словно старый мул, да и похожего на мула со своими длинными, желтыми зубами. Вечно нашептывает что-то отцу на ухо, осматривая все вокруг выпученными, налитыми кровью глазами. Тимур наверняка отсек бы этому противному дуралею голову, не раздумывая ни минуты. Впрочем, подумалось Бабуру, возможно, он сделает это сам, когда станет правителем.
Скоро настанет время молитвы, а там и идти на женскую половину ужинать. Сын правителя вскочил со ступеньки, и в этот момент раздался оглушительный треск. Стена под его ногами содрогнулась, а через несколько секунд что-то приглушенно громыхнуло. Он непроизвольно вытянул руку, чтобы сохранить равновесие, и только тогда осознал, что ничего не видит. Что происходит? Может, это один из тех подземных толчков, что время от времени сотрясают крепость? Но нет, непохоже, звук какой-то другой. Попытавшись вздохнуть, он закашлялся, наглотавшись пыли, забитые той же, едкой пылью, глаза, стали слезиться.
Бабур инстинктивно вскинул руки, прикрывая лицо и голову, и тут услышал быстрый, приближающийся топот. Сильные руки схватили его и потащили назад, взволнованный голос произнес:
— Владыка, ты в безопасности.
Отрок узнал этот глубокий голос, он принадлежал Вазир-хану, командиру личной отцовской стражи.
— Что ты имеешь в виду?
Слова давались с трудом: во рту было слишком сухо и грязно, язык почему-то еле ворочался. Бабур сам едва понял, что произнес, и, отплевавшись, попытался заговорить снова.
— Что… случилось? — удалось произнести ему более-менее внятно. — Это землетрясение или что?
Еще произнося эту фразу, Бабур разлепил слезящиеся глаза, и сам увидел ответ. Большой участок стены, тот самый, где находилась голубятня, просто исчез, словно огромная рука великана отломила его, будто кусок лепешки. Иссушенная, потрескавшаяся на нещадном солнце глина рассыпалась: голуби порхали в воздухе, словно снежинки.
