Я выжидал, желая убедиться, что за нами никто не наблюдает. Вообще-то вряд ли за нами кто-нибудь следил, потому что людям не нравится покидать дома ночью, когда по земле бродят порождения ужаса.
Хильда вцепилась в свой крест, но мне в темноте было хорошо и уютно. Еще в детстве я приучил себя любить ночь. Я был скедугенганом, Движущейся Тенью, одной из тех тварей, которых боятся люди.
Я ждал долго, но наконец убедился, что на низком хребте никого больше нет. Тогда я вытащил Осиное Жало, свой короткий меч, вырезал им квадратный кусок дерна и отложил в сторону. Затем выкопал яму, ссыпав землю в свой плащ. Лезвие все время натыкалось на мел и кремни, и я знал, что на Осином Жале останутся зазубрины, но продолжал копать, пока не сделал в земле углубление, достаточное, чтобы похоронить младенца.
Мы с Хильдой положили в эту яму два мешка. В них лежали мои сбережения — серебро и золото, и у меня не было ни малейшего желания оказаться похороненным вместе с ними. Я также владел «Пятью Шкурами», двумя мечами, кольчугой, щитом, шлемом, лошадью и красивой худощавой монахиней, но, поскольку у меня не было воинов, способных защитить мое имущество, сокровища пришлось спрятать. Я оставил себе только несколько серебряных монет, а остальное доверил земле, и мы засыпали захоронку, хорошенько утоптали землю, а потом вернули на место вырезанный кусок дерна.
Я подождал, пока месяц не выплывет из-за облака, потом осмотрел дерн: прекрасно, никто и не заподозрит, что здесь недавно потревожили землю. Я запомнил место, мысленно привязав его к расположенным неподалеку валунам. Однажды, когда у меня будет возможность защитить свои сокровища, я обязательно вернусь за ними.
Хильда пристально смотрела на «могилу», скрывшую мои сбережения.
— Альфред говорит, что ты должен оставаться здесь, — сказала она.
— Альфред может помочиться себе в глотку, — ответил я. — И, надеюсь, этот ублюдок подавится и сдохнет.
Вообще-то ему вряд ли была суждена долгая жизнь, уж очень он был болезненный. Королю исполнилось всего двадцать девять, он был на восемь лет старше меня, но выглядел на все пятьдесят, и я сомневался, что этот человек протянет еще больше двух-трех лет. Альфред вечно жаловался на боли в животе, или бегал в сортир, или дрожал от лихорадки.
Хильда прикоснулась к дерну над закопанным сокровищем.
— Разве это не означает, что мы возвращаемся в Уэссекс? — спросила она.
— Это означает, что никто не путешествует среди врагов с полной мошной, — возразил я. — Здесь мои сокровища в безопасности, и если мы выживем, то рано или поздно выкопаем их. А если я погибну, ты сделаешь это одна.
Она ничего не ответила, и мы перенесли землю, насыпанную в мой плащ, к реке и бросили ее в воду.
Утром мы взяли лошадей и поехали на восток. Мы направлялись к Лундену, потому что именно там и начинались все дороги.
Меня вела моя судьба. То был год 878-й, мне сравнялся двадцать один год, и я верил, что меч поможет мне завоевать мир. Я был Утредом Беббанбургским, человеком, убившим Уббу Лотброксона в схватке у моря и выбившим из седла Свейна Белую Лошадь в битве при Этандуне. Я был человеком, вернувшим Альфреду королевство, и я ненавидел короля. Именно поэтому я его покидал. Мой путь будет путем меча, и он обязательно приведет меня домой.
Я отправлюсь на север.
* * *
Лунден — самый огромный город на всем острове Британия, и я всегда любил его старинные дома и оживленные переулки, но мы с Хильдой прожили там только два дня, поселившись в саксонской таверне, что находилась в новой части города, к востоку от разрушающихся римских стен. Это место входило в состав Мерсии, и там стоял гарнизон датчан. Питейные заведения были полны чужеземцев, торговцев и капитанов судов. Купец по имени Торкильд предложил подвезти нас до Нортумбрии. Я сказал ему, что меня зовут Рагнарсон, и он наверняка не поверил, но задавать вопросов не стал.
Торкильд запросил с нас две серебряные монеты с условием, что я буду помогать грести. Я был саксом, но меня воспитали датчане, поэтому я говорил на датском языке, и купец принял меня за датчанина. Мой прекрасный шлем, кольчуга и два меча красноречиво свидетельствовали о том, что я воин, и Торкильд, должно быть, заподозрил во мне дезертира, бывшего солдата разбитой армии, но какое ему было до этого дело? Ему нужен был гребец.
Некоторые торговцы сажали на весла рабов, но Торкильд считал, что от рабов одни неприятности, и нанимал свободных людей.
Мы вышли во время отлива. Наше судно было набито свертками полотна, маслом из Франкии, бобровыми шкурами, прекрасно выделанной седельной кожей и множеством мешков с драгоценными тмином и горчицей. Едва оставив позади город и дельту Темеза, мы очутились в Восточной Англии, но почти не видели этого королевства, потому что в первую же ночь с моря накатил густой туман и продержался несколько дней.
Иной раз по утрам мы вообще не могли двигаться и, даже когда погода бывала сносной, не отдалялись от берега.
Я решил отправиться домой по воде, поскольку так было быстрее, чем странствовать по суше, но вместо этого мы миля за милей ползли в тумане, пробираясь сквозь илистые наносные берега, ручьи и предательские течения, которые кого угодно запутают. Каждую ночь мы останавливались, находя место, где можно было бросить якорь или пришвартоваться. Мы провели целую неделю в богом забытых болотах Восточной Англии, потому что доска носовой обшивки покоробилась и не удавалось достаточно быстро вычерпывать просачивающуюся внутрь воду. Так что нам пришлось вытащить судно на грязный берег и заняться ремонтом.
К тому времени, как корпус проконопатили и просмолили, погода переменилась: солнечные блики засверкали на море, над которым больше не висел туман. Мы принялись грести на север, по-прежнему останавливаясь каждую ночь.
По дороге нам встретилась дюжина других судов, все они были длиннее и уже судна Торкильда. То были датские военные корабли, следовавшие на север. Я решил, что это беглецы из побежденной армии Гутрума, которые направляются домой, в Данию, а может, во Фризию или еще куда-нибудь, где грабить легче, чем в Уэссексе, королевстве Альфреда.
Торкильд, высокий и мрачный человек, утверждал, что ему тридцать пять лет. Он заплетал свои седеющие волосы в длинные косы, которые свисали до пояса, и на руках его я не заметил браслетов — свидетельств воинской удали.
— Я сроду не воевал, — признался он мне. — Меня воспитали торговцем, я всегда был торговцем, и мой сын тоже будет торговцем, когда я умру.
— Ты живешь в Эофервике? — спросил я.
