чаяниями для укрепления собственной власти. В то же время, католическая церковь не
могла помочь слишком многим, и тысячи людей искали утешения в других
религиозных течениях. Появилось немало странствующих монахов, проповедующих
мистические учения, и, как говорили, сведущих не только в целительстве, но и в
магии.
Зародившееся в глубине «темных веков» рыцарство входило в ту пору в период
своего расцвета: внешняя символика и обряды посвящения постепенно приобретали
все большую значимость. Но рыцарские турниры, пиры и празднества требовали
огромных затрат, и лишь немногие феодалы в это скудное материальными благами
время были в состоянии устраивать подобные развлечения. Да и нравы самих рыцарей
еще отнюдь не отличались той изысканной утонченностью и куртуазностью, которая
появилась только пару столетий позже.
Закон майората жестко устанавливал первенство старшего сына при получении
наследства, и младшие мальчики в семье с малолетства готовились либо к жизни
странствующего воина, либо к карьере священнослужителя. Многие младшие сыновья
после смерти своих знатных отцов не получали ничего, кроме боевого коня, доспехов
и оружия. Такие люди полностью зависели от воли и милости старших братьев и без
их разрешения не имели права даже официально жениться. Именно в этой среде
странствующих рыцарей, возмужавших младших отпрысков благородных семейств, и
сложилось романтическое отношение к прекрасной даме, как постоянное стремление к
идеалу возвышенному, но, увы, почти недостижимому в реальной жизни.
На деле же, среди подавляющего большинства этих воинственных, часто
неграмотных и совершенно некультурных людей процветал дикий разгул. Захватывая
селения они массовым образом насиловали беззащитных женщин, даже не снимая при
этом доспехов, и пили спиртное до помутнения рассудка, а покоренные города и
замки, согласно обычаю, отдавались победителям на трехдневное разграбление, что
тоже считалось обыденным явлением той эпохи, и ни у кого, кроме самих
потерпевших, не вызывало возмущения. Времена были суровыми, и право сильного
господствовало безраздельно.
Долгий спуск заканчивался. Заснеженные вершины и последний перевал
оставались за спиной всадника. Впереди ниже по склону сплошной полосой вставал
хвойный лес, и узкая дорога терялась в нем. Все что угодно могло таиться там, под
пологом вековых елей, но проезжий был готов к неожиданностям и решительно
пришпорил лошадь.
Лес предгорий встретил всадника неверными тенями колышущихся на весеннем
ветру ветвей, запахом хвои и прелой земли. Поначалу деревья обступали дорогу
плотной стеной, но вскоре впереди показался просвет, и проезжий выехал на большую
поляну, которую лесная дорога пересекала от края до края. Странная тишина повисла
здесь. Тревожная тишина. Не было слышно ни птиц, ни ветра. Пегая лошадь дернула
ушами, захрапела и остановилась. В прошлогодней сухой траве, чуть в стороне от
дороги, проезжий заметил белеющие кости. Кому они принадлежали, зверю или
человеку, он не успел разглядеть, потому что его внимание привлекло нечто иное: на
другом конце поляны, впереди, там, где дорога опять исчезала в лесу, произошло
какое-то движение, и из-за деревьев выехал всадник на громадном черном коне.
Крупный, широкий в плечах мужчина лет тридцати пяти с густыми усами и
черной окладистой бородой уверенно держался в высоком седле. Голову его
прикрывал стальной шлем. Одет всадник был в добротную длиннополую кольчугу,
перепоясанную золоченным рыцарским поясом с заткнутым за него изогнутым
мавританским кинжалом, а поверх кольчуги на плечи всадника был наброшен плащ
бурого цвета, и из-под плаща выглядывали ножны меча. В левой руке воин держал
большой продолговатый щит с незамысловатым гербом, состоящим из широкой косой
красной полосы на зеленом поле, а в правой — поднятое кверху копье.
Следом за первым всадником на поляну выехали еще трое конных, но, судя по их
более скромному вооружению, все они были не более чем оруженосцами рыцаря.
—Эй, слезай с лошади! Дальше для тебя пути нет. — Вместо приветствия
прокричал чернобородый на иберийском наречии, и это сразу выдало, что рожден он
был по другую сторону Пиренеев, в Испании.
—Кто ты такой и почему пытаешься меня задержать? — Спросил проезжий на
том же языке, и в голосе его не было робости.
—Я рыцарь Арчи де Веро. Я хозяин этого леса и Лесного замка и вправе
задерживать всех на этой дороге, потому что это моя дорога. — Раскатисто произнес
рыцарь, выехавший из леса.
—Но дороги не принадлежат никому, кроме королей. — Возразил проезжий.
—Отсюда до ближайшего короля далеко. — Усмехнулся де Веро, ничуть не
смутившись, и добавил:
—А в отсутствие королей я охраняю эту лесную дорогу и не допускаю проезда по
ней вооруженных людей со стороны гор.
—Но здесь уже не испанские земли, и ты не имеешь права задерживать в этих
краях данников короля Франции! — Возмутился проезжий.
—Еще как имею. Ты же не станешь отрицать, что вооружен, и что на твоем лбу
не написано, чей ты данник, ведь верно? Мой отец и мой дед тоже охраняли эту
дорогу. В предгорьях Пиренеев всегда неспокойно, а я опоясанный христианский
рыцарь и не тебе меня учить, как мне жить и кого останавливать. Ты, невежа, даже не
назвал мне своего имени, хотя по всем знакам я вижу, что ты тоже, вроде бы, человек
военный.
—Я подданный короля франков Филиппа Капета, мое имя Гуго де Пейн, и родом
я из Шампани, — представился проезжий и добавил:
—И я не собираюсь поучать тебя. Я еду из Арагона. Два года честно служил я
доблестному королю Санчо Рамиресу, и теперь возвращаюсь на родину, чтобы
почтить прах моих покойных родителей. Цель моей поездки весьма мирная, а
вооружен я лишь ради защиты. Так что, сделай милость, дай мне спокойно проехать.
—Ты хорошо рассказываешь. Но почему я должен верить тебе? Давай
подорожную. А если у тебя ее нет, то ты спокойно проедешь по этой дороге только в
двух случаях. Либо, заплатив пошлину за проезд через эти лесные угодья, либо через
мой труп. — Пробасил де Веро.
—У меня нет подорожной. Покидая Арагон я не запасся ею, полагая, что поеду на
родину по христианским землям, где братья во Христе встретят меня как друга. Не
