Первый выигрыш так обрадовал Сулеймана, что он даже вспотел, хотя здесь, в раздевальне, было не жарко, и попросил слугу перенести доску и кости в зал с пальмами и павлинами. Сириец стал словоохотливее, угостил Дубыню и Клуда прохладным щербетом и справился, зачем они пожаловали в Херсонес.
— Да, с солью в городе становится все хуже и хуже… — выслушав Клуда, заговорил Сулейман. — Рыбаки недовольны, свои уловы вынуждены выбрасывать в море, так как владельцы рыбозасолочных кладовых не покупают их. Недавно ключарь базилики Двенадцати апостолов жаловался мне на это: у них много рыбозасолочных вырублено в скалах, и винодельни в хозяйстве есть. Любит он попариться в моей терме, а потом мы, сидя вот здесь, как с вами, беседуем с ним на богословские темы… Ему нравится, что я, магометанин, считаю Иисуса Христа выше пророка Мухаммеда. И душой не кривлю. В Коране Христос семь раз назван ал-Масих — Мессия. Мусульмане производят это имя от корня «касаюсь», — значит, глажу, провожу рукой или «помазываю». В первом случае оно говорит, что «прикосновение руки Иисуса исцеляло болезни», во втором — что «он был помазан Богом в пророки». Мухаммед признает Христа высшим из пророков и принимает его рождение от Девы и нетление его тела, чем Иисус становится даже выше самого Мухаммеда.
— Для нас эти ваши рассуждения очень сложны, — простодушно сказал Дубыня.
— Ах да, понимаю… — улыбнулся Сулейман, пряча выигранные деньги за пояс. — Но а попробуй я сказать что-нибудь против христианского Бога, меня тут же лишат не только термы, но и головы… Еще моему отцу, который купцом попал в Херсонес, приходилось так же толковать Коран, поэтому и живем здесь…
— Сулейман, в городе много разговоров о предстоящей казни… — сказал Доброслав.
— Вот вам и пример тому, что такое возразить, а тем более поднять руку на служителя христианской церкви. — И Сулейман ал-Фарух повторил рассказ стражника-славянина и заключил его такими словами: — Мученики всегда мудрее тиранов, потому и становятся мучениками…
— А нельзя ли помочь этим мученикам? — напрямую, холодея от мысли, что их может предать сарацин, спросил Доброслав и, вытащив кожаный мешочек с милиариссиями, покачал его, взявшись большим и указательным пальцами за связанное ремешком устьице. — Дубыня, расскажи почтенному Сулейману, для чего нам нужно повидать алана Лагира.
По опечаленному лицу сирийца видно было — он искренне сочувствует страданиям умирающей матери, и у Клуда на мгновение возникла надежда, что сириец поможет им бескорыстно, но увидел, что мешочек с деньгами все больше и больше притягивал взгляд темных, как безлунная ночь, глаз сарацина. В конце концов алчность взяла верх над состраданием, и Сулейман ал-Фарух, сын купца, протянул руку и, взяв мешочек, сунул его за пояс.
— Хорошо, славы, приходите завтра сюда, и я познакомлю вас с ключником. Он также любит играть в кости и пить вино. Пригласите его в таверну, а лучше в лупанар к блудницам.
— Помилуй, Сулейман, служителя церкви и — в лупанар…
— Я знаю, что говорю… И учтите, ключи от церковных подвалов он не доверяет никому и всегда носит их при себе.
Был уже час после обедни. На улицах стало оживленно. Базилика Двенадцати апостолов сияла белизной двадцати двух мраморных колонн, когда-то завезенных сюда из Гераклеи, расположенной на южном берегу Понта Эвксинского и в свою очередь являвшейся колонией греческого города Мегары. Эти колонны, предназначенные для храма Афродиты, везли на триремах, и они должны были символизировать гордость рабовладельцев-демократов, потерпевших поражение от аристократической партии и вынужденных покинуть свою метрополию[45] в конце V века до нашей эры. Потерпевших поражение, но не сломленных духом, сумевших оттеснить силой оружия со своих исконных земель тавров и скифов и в Восточном Крыму, называемом Таврией, основать в короткий срок города Пантикапей, Мирмекий, Тиритаку, Нимфей, Киммерик и Феодосию, на западном — Херсонес, Кертинтиду, Калос-Лимен.
Через несколько десятков лет один из них — Херсонес — настолько окреп и набрал силу, что начал чеканить свою монету. Монетный двор находился тоже на агоре, в противоположной стороне от базилики.
Конечно, весь давно перестроенный, выложенный из сарматского камня, с лестницей, ведущей на второй этаж, чеканил он медные, серебряные и даже золотые монеты и сейчас. Направляясь к базилике мимо этого двора, Доброслав и Дубыня почувствовали, как в нос ударил серный запах металла в тигелях.
Мысль посетить базилику пришла в голову Дубыне, потому что у него, побывавшего во многих передрягах, чувствующего опасность всей шкурой, в минуту рискованных предприятий всегда обострялся нюх и все жилки начинали дрожать в предвкушении любого разбойничьего дела… Надо было обязательно выяснить, в каком из подвалов находится Лагир, и найти нужную дверь.
Базилика Двенадцати апостолов представляла собой прямоугольное здание длиной сто двадцать пять и шириной пятьдесят шесть локтей. Она разделена колоннами на три части — нефы. В них вели железные двери, разукрашенные причудливой резьбой: в орнамент искусно вплетены фигуры различных зверей — лисиц, барсуков, волков, оленей, нильских крокодилов и даже слонов, а в центре — Диана с колчаном стрел на бедре, натягивающая сильными руками лук, а у ног ее грациозно расположилась лань, заглядывающая в лицо покровительнице охотников.
Миновав самую большую дверь, Доброслав и Дубыня очутились в большом светлом помещении. Церковная служба кончилась, верующие разошлись, но и тогда служителям предписывалось держать двери открытыми, с тем чтобы желающие могли прийти и посмотреть на чудесные настенные росписи христианских богомазов, вдохнуть благовонный запах елея и амбры, и находились такие из среды язычников, которые покорялись храмовой атмосфере, особенно огням сотен свечей, и просили, чтобы их окрестили.
Центральный неф заканчивался апсидой[46]. Пол выложен прямоугольными мраморными плитами, на которые сеялся свет из окон над аркадой. Чуть правее от апсиды находилась еще одна дверь. Толкнув ее, Доброслав и Дубыня вышли в широкий двор — атриум — с фонтаном в центре и галереями. Одна из них вела в бапстерий — крещальню. Сюда заводили желающих креститься; взрослых окунали с головой, а маленьких, раздетых догола, окропляли брызгами.
Храм имел стропильные перекрытия с двускатной крышей, а крещальня заканчивалась куполом. Она стояла на скале.
— Смотри, — толкнул Дубыня Клуда.
Доброслав внизу крещальни, в скале, увидел четыре углубления с железными дверьми на засовах, на которых висели замки. К одной из них тут же рванулся Дубыня, но Клуд вовремя схватил его за кожух: из галереи, примыкающей к южной стороне базилики, в атриум вошел пожилой служитель церкви в белой с черным одежде и синей камилавке[47], с кадилом в левой руке, в котором курился ладан. За ним шествовали несколько человек мужчин и женщина с ребенком.
