может, знакомство с зубом чудовища — и тайной Маккаггерса, не имеющей разгадки, — живо напомнило ему о том, что у него есть собственная тайна, не поддающаяся разгадке. Ее нужно раскрыть. Это что-то, надежно спрятанное от света, — будто клык, лежавший в угольных копях на глубине шестидесяти футов. Как может он называть себя «решателем проблем», когда ему свою проблему не решить?
Или, вернее, страшно столкнуться с ней лицом к лицу. Именно поэтому он и взял с собой пистолет, а не из-за воображаемых рыцарей большой дороги или маловероятного нападения лесного зверя или индейца, который наверняка испытывал бы скорее любопытство, чем жажду крови, ведь в последнее время между ирокезами и колонистами не было никаких стычек.
В это ясное субботнее утро Мэтью уже проскакал пятнадцать миль к северу от Нью-Йорка в сторону имения Капелла, где он и Берри едва не лишились жизни и где нужно разгадать тайну, чтобы не думать больше о тех ужасных событиях.
Мысли его занимал зуб. Что за фантастический предмет! Не увидь он зуб воочию — был бы уверен, что Маккаггерс просто бредит спьяну. Свидетельство существования бегемота или левиафана — вполне возможно, но какой цели может служить такое чудовище? Для чего Господу в премудрости Своей создавать такого зверя? Для одного только разрушения? Мысленным взором Мэтью увидел древнее поле под серым небом, пронизанным молниями; по полю ползло что-то темное, гигантское, чей рот был полон таких зубов, похожих на клинки и влажно мерцавших в синих сполохах. Громоздкая голова существа поворачивалась то влево, то вправо, ища кого-нибудь послабее, чтобы разорвать на куски.
Так средь бела дня можно погрузиться в ночной кошмар, подумал Мэтью. Особенно когда что-то шуршит в густых кустах впереди. При этом звуке он чуть не выпрыгнул из седла — а через дорогу метнулись два коричневых крольчонка.
Там, где дорога раздваивалась перед небольшим темным болотцем, он поехал по той ее ветви, что поворачивает налево, к реке. Он приближался к имению Капелла, еще час, и он будет там. Его подташнивало, но не от полосок сушеной говядины, которые сжевал на завтрак. Тяжело было возвращаться туда, где он когда-то ждал, что смерть настигнет его, и он поймал себя на том, что высматривает сквозь деревья, не кружат ли в небе ястребы.
Данте брел по дороге, и ему не было дела до воспоминаний своего хозяина. И вдруг, застав Мэтью врасплох, перед ними выросла стена из бутового камня высотой около восьми футов, увитая плющом и другими ползучими растениями, и Мэтью, должно быть, слишком резко сдвинул колени или натянул поводья, как неумелый ездок, потому что Данте вздернул голову, укоризненно фыркнув и давая понять, что может и сбросить его.
Дорога шла дальше, вплотную прижимаясь к уродливой стене. Как и в первый приезд сюда, у Мэтью было ощущение, будто они подъезжают не к имению, а к настоящей крепости. Вскоре впереди показались огромные деревянные ворота, распахнутые настежь с тех пор, как сюда ворвались главный констебль Лиллехорн и его спасательный отряд. Мэтью вдруг показалось, что солнечный свет потускнел, а в прохладном воздухе повеяло злом. Он должен въехать в эти ворота, на эту землю, потому что нужно выяснить, каким образом в тот страшный день прошлым летом четверым удалось уйти от людей Лиллехорна и бесследно исчезнуть.
Он направил Данте в ворота, проехал мимо беленой сторожки с разбитым окном и продолжил путь вдоль подъездной дороги, уходившей направо сквозь густой лес.
Четверо. Хорошо одетых мужчину и женщину Мэтью видел вдалеке, у строений около заросшего сорняками виноградника. Женщина тогда наблюдала за происходящим из-под синего зонтика. И эта пара исчезла, хотя Лиллехорн со своими людьми прочесал все имение и лес не только в тот день, но и, поставив у ворот стражу, вернулся позже и возобновил поиски. Однако пропавшие как в воду канули.
Затем Рипли, юный подмастерье-убийца. Неопределенного возраста. Щуплый, бледный и до странности хрупкий, с шелковистыми волосами цвета пыли. Правую бровь рассекает длинный тонкий шрам, уходящий под волосы, а вместо правого глаза — холодный шар молочного-белого цвета. В руке голубая вязальная спица, которую он должен был всадить Берри в глаз и проткнуть ей мозг.
Его тоже не поймали.
И наконец, загадочный фехтовальщик, граф Антон Маннергейм Дальгрен, едва не вспоровший Мэтью живот своим кинжалом. Дальгрен — со сломанным запястьем, обмотанный винноцветными портьерами, содранными с карниза, — перелетел через перила террасы и рухнул в пруд с золотыми рыбками.
И он испарился, до последнего дюйма своей дрянной прусской душонки.
Но как эти четверо сумели сбежать? Все здания и постройки в имении были обысканы, от погребов до чердаков. Лес обшарили до последнего засохшего куста, некоторые из следопытов даже забирались на деревья, чтобы с высоты лучше обозреть местность.
Улетели, что ли, за речные утесы, словно злые духи? Вряд ли, думал Мэтью, тем более что у Дальгрена сломано крыло. Но Дальгрен и в таком виде опасен, к тому же Мэтью не нравилось, что где-то разгуливает Рипли, затачивая свои спицы.
И вот показался двухэтажный крапчатый особняк из красного и серого кирпича. Красивый фасад прорезали многочисленные окна, а медную крышу венчала серая башенка с куполом. В небо поднималось несколько дымовых труб. Подъездная дорожка огибала пруд с лилиями, расположившийся в нескольких ярдах от парадного крыльца, у которого Мэтью и остановил Данте.
Входная дверь была открыта. На самом деле двери не было: она была сорвана с петель. На ступеньках лежал испорченный дождем стул с желтой обивкой, вероятно выброшенный из перегруженного фургона, увезшего другие ценные вещи. Некоторые окна были разбиты, а прямо на пороге валялись черепки: значит, здесь из чьих-то жирных пальцев выскользнул большой белый горшок. Недалеко, на заросшей сорняками лужайке, стоял, словно лошадь, мечтающая, чтобы ее пристрелили, покосившийся письменный стол темного дуба с двумя сломанными ножками. Ящиков в столе не было. Может быть, подумал Мэтью, это из кабинета Капелла, а кабинет Лиллехорн перевернул сверху донизу, выискивая улики.
Вот так. Мэтью подозревал, что многие горожане побывали здесь, влекомые любопытством (и шокирующими рассказами
