– О как! — Миша поднял вверх большой палец. — Слыхали, парни, — не любит!
– От того, что кидаются-то в ноги кто? Всякие просители, челобитчики… надоели они батюшке боярину хуже горькой редьки, — вскользь разъяснил Ефим. — Уж и деваться от них некуда стало… пришлось велеть высечь. И ведь все одно — не унимаются, жалятся друг на дружку, да на меня… Вы-то жалиться, надеюсь, не будете?
– Да не на что пока, — выходя на улицу, хохотнул Михаил. — Ну, где он там, наш хозяин?
Боярин-батюшка, хха!!! Губернатор!
Боярин Софроний Евстратович появился ближе к полудню — а до этого времени все слуги с усадьбы никуда не уходили, ждали. Явился не один — с двумя отроками — наверное, сыновьями или уже внуками. Сед был боярин, лицом красив, представителен: в седле сидел как влитой, борода на ветру развевалась. На голове у боярина шапка соболья, рубаха верхняя до колен, длинная, голубая, на шее — ожерелье узорчатое с самоцветами, пояс с золотыми бляшками на солнце сверкает — глазам больно, — на поясе — меч в красных сафьяновых ножнах, на плечах — плащ зеленого шелка, горностаевым мехом подбитый. Конь под боярином вороной, в золоченой сбруе… Представить даже трудно, сколько вся эта краса стоит? Уж не меньше, чем какой-нибудь там «хаммер»… да «хаммер» что — железяка… а здесь… Конь, конь-то какой! Красавец!
Отроки — один на вид лет четырнадцать, другой помладше — были чем-то похожи на отца (или деда?), — оба держались гордо, поглядывали вокруг с важностью. Аккуратно подстриженные волосы их отливали на солнышке золотом или, лучше сказать, перепрелой соломою. Тот, что помладше, в красном распашном плаще поверх зеленой рубахи, тот, что постарше — в синем. Кони под мальчишками ничем не уступали боярскому, разве что казались куда как смирнее.
Позади отроков — и на лошадях, и пеше — толпились вооруженные слуги, одетые, конечно, не так, как боярин, но тоже празднично, красиво.
Пес Трезор, выскочив из будки, разлаялся — но был тут же угомонен привратником Семеном.
– Здрав буди, боярин-батюшка! — по знаку тиуна собравшиеся во дворе люди поклонились хозяину в пояс. — Да не оставит тебя Святая София своими милостями, и чад твоих тоже…
Милостиво кивнув людишкам, Софроний Евстратович спешился с помощью сразу двоих слуг — для пущей важности — и неспешно прошествовал в хоромы. Отроки, так же кивнув, подались вслед за батюшкой, а уж за ними — слуги. Двое тотчас же встали на крыльце у дверей, небрежно скрестив короткие метательные копья-сулицы. Не потому, что боярин кого-то на усадьбе своей опасался, а тоже — для важности.
– Ефимий! — почти сразу же вышел на крыльцо слуга. — Батюшка-боярин видеть желает.
Пригладив бородку, тиун тут же бросился на зов, едва не споткнувшись на высоких ступеньках. Интересно было бы, если б споткнулся — покатился бы вниз, завывая, прямо вон, в чуть подсохшую лужу.
Михаил усмехнулся, в подробностях представив сию картину, а потом подумал, что лужа эта, наверное, не понравится и самому боярину — как так, на мощеном дворе — и вдруг лужа. Перемостить бы нужно!
Так и вышло! Выскочив из сеней, Ефим споро спустился с крыльца и, махнув рукой, отправил всех на работы. Всех, кроме троих, недавно попавших в кабалу, закупов — этим было велено взять лопаты и заступы — вытащить дубовые плахи, подкопать, снова положить — чтоб уж никогда больше тут никакой лужи не было.
Лопаты — полностью деревянные, лишь рабочий край был обит узкой железной кромкой — удивления у Михаила не вызвали — видал он такие на раскопе. Не сами, правда, лопаты, а лишь железную обивку. Поплевав на руки, заступами споро подцепили край плахи, поднатужились, приподняли… И, тут же бросив работу, почтительно поклонились спустившемуся с крыльца боярину с сыновьями.
– Ефимий! — по-хозяйски позвал Софроний Евстратович.
– Слушаю, господине! — проворно выскочив, неизвестно откуда, тиун тут же застыл в позе «чего изволите-с?».
– Пойдем-ка, пройдемся… глянем…
Тяжело повернувшись, боярин быстро зашагал по двору, направляясь к конюшне и саду. Позади поспешали отроки и свита, тиун же, постоянно оглядываясь и подобострастно щурясь, бежал впереди.
– От, господине, конюшня… почитай, к осени закончим… В овине тож крышу перекрывать начали…
– Перекрывать! — передразнил боярин. — Управитесь к урожаю?
– Ужо управимся!
Они ходили не так уж и долго, вряд ли больше часа, Михаил с парнями как раз успели вытащить все плахи и теперь выравнивали яму. Судя по довольной физиономии Ефима, больше никаких недостатков, похоже, выявлено не было. Вот, кроме этой лужи… точнее — уже бывшей лужи. И как же так тиун пропустил? Под самым-то носом…
– А это вот, господине, закупы новые… Про которых язм говорил.
– Закупы? — боярин — а следом и свита — остановился, внимательно разглядывая парней… Которые тут же бросили работу и принялись кланяться…
– Полно, полно, — Софроний Евстратович махнул рукою. — Успеете еще накланяться… Идем, Ефимий, обскажешь — кто такие…
Снова все поднялись на крыльцо, скрылись в дверях… Все, кроме отроков — те с любопытством посмотрели, как меняют плахи, а потом, смеясь, принялись бегать по всему двору взапуски.
– А вот, Глебушка, не догонишь, не догонишь!
– Врешь, догоню, Бориско! Догоню ужо!
– Догони, догони же!
– Ну держись.
Хорошо им! Работать не надобно. Бегай себе, играйся. Да вообще, в детстве хорошо — никаких забот: мамка накормит, приберет, постирает… Вот потому-то некоторые-то недоросли лет до тридцати никак не хотят с детством расстаться — а как же, тогда самим себя придется обслуживать, отвечать — уж за себя-то, по крайней мере… Видал таких Михаил еще на первом курсе — до восемнадцати лет доживут, а не суп сварить, ни картошки поджарить, да что там картошка — носки постирать — и то не умеют! И, главное-то, и не хотят, паразиты! Зато гонору да самомнения — у-у-у-у!!! Некоторые — по девкам да по ночным клубам, а иные — в науку: дискуссии разведут, споры «ученые» — и друг друга, между прочим, не любят. Чем болтать, так лучше б полезному чему научились да оторвалися от мамкиной сиськи. Так нет же! Раньше, в старые-то времена, хоть армия была — хоть какая-то социализация, а сейчас…
Вот и эти… Ишь, разбегались! А чего им? Юные феодалы, наследнички, мать их за ногу…
Миша вдруг рассмеялся — прямо так, вслух, к большому удивлению своих напарников. Ишь ты, как рассуждать начал — прямо как правоверный марксист-ленинец! Феодалы юные ему не понравились, смотри-ка! А может, просто из зависти все? Из зависти к смеющемуся, безмятежному детству, когда каждый день таит в себе приключения, когда не думаешь о хлебе насущном, когда один год тянется, как целых десять, а лето — наоборот — проскакивает, словно один день. Эх, детство…
