Около полудня струг наконец-то отчалил и через несколько часов выплыл в Волгу, замыкая круг долгого, длиной в половину лета, путешествия. Здесь путники повернули на запад, миновали Углич и Калязин и вечером третьего дня причалили в Кимрах.
Бояре – не купцы, у них заботы о товаре нет. Чем делать огромный круг через Нижний Новгород и Оку – проще напрямки верхом промчаться, благо окрест Москвы тракты широкие и накатанные. Оставив струг по алтыну в месяц под присмотр местному корабельщику, пообещавшему заодно сделать и ремонт, бояре купили лошадей – и через три дня были в столице.
Московский дом царского подьячего встретил путников неожиданным порядком, чистотой и уютом: все полы выметены, ни в углах, ни на окнах ни единой паутинки, у печи – припас дров лежит, у крыльца – солома, ноги вытирать, во дворе под навесом – свежее сено для лошадей приготовлено.
– Велик Господь, – удивленно перекрестился Тимофей Заболоцкий. – Я опасался, разорят людишки дурные дом без присмотра. Ан они токмо опрятнее его сделали.
– Чудо, чудо, – переглянулись Софоний и Илья, из чего Басарга сделал вывод, что побратимы знают о происходящем чуток поболее остальных.
– Эх, жалко в Москве ты монастырями не заведуешь, друже, – посетовал Илья, заглядывая в бочонок, в котором обычно стояла чистая, колодезная вода. – Самим придется об ужине думать, самим баню топить, самим постели стелить.
Насчет «самим» он, конечно же, преувеличил – хлопотами по хозяйству и покупками занялись холопы. Однако же платить за все пришлось, разумеется, со своего кошеля.
Впрочем, баня русская – это такое наслаждение, за которое и заплатить не жалко. Сто грехов смывает, мысли дурные выветривает, настроение хорошим делает.
Когда разомлевшие от жара и легкого хмеля побратимы вернулись в трапезную, то нежданно обнаружили здесь Матрену-книжницу, хлопочущую у растопленной печи в непривычно легком ситцевом сарафане. Когда друзья видели девушку в последний раз – на улице еще подмораживало, и ей приходилось кутаться в кофты, душегрейки и кучу юбок.
– Как же ты прекрасна, моя повелительница! – первым подошел к ней строгий Софоний Зорин и с поклоном поцеловал руку. – Рад, что ты почтила нас своим появлением.
– Твой навеки, моя повелительница, – следующим подскочил Илья и склонился губами к ладони, далеко оттопырив для равновесия ногу.
– Моя повелительница… – исполнил ритуал и огромный Тимофей. – Рад видеть.
Бояре не забыли того, что именно купчиха спасла им жизнь этой весной, и не стеснялись выказывать свое уважение.
– Моя повелительница… – связанный общей порукой, подошел к руке гостьи и сам Басарга.
– Да ладно вам, бояре! – зарделась и без того розовощекая книжница. – К столу садитесь, я вам угощение приготовила. Пусть холопы тоже с дороги попарятся, уж услужу, как могу.
– Нет-нет, как можно, повелительница! – отказался Софоний, под локоть провел ее к столу, усадил во главе. – Дозволь мне постараться. Всю жизнь кравчим мечтал стать, да токмо не по роду мне честь такая. Ныне же удача, знать, выпала…
Он быстро поставил перед женщиной тарелку, кружку, налил в нее меда. Из лотка с тушеным гусем ловко наложил ей золотисто-коричневой капусты, отрезал ножку.
– Не нужно, боярин. Я сама, – опустив глаза, попросила девушка.
– Ой, совсем забыл! – спохватился Софоний, отхватил с ножки маленький ломтик, закинул в рот, быстро-быстро помял зубами, покатал на языке: – Нет, не отравлено. Можно кушать.
Все засмеялись, даже Матрена:
– Перестань, боярин. Мне так кусок в горло не лезет…
– Давайте просто выпьем за здоровье спасительницы нашей! – предложил Тимофей Заболоцкий, разливая хмельной мед в остальные кружки. – Милостив Господь, пославший нам такую красавицу и в столь нужный час!
– Твое здоровье! – подхватил Илья.
– Твое здоровье! – поднял кружку Басарга.
– Твое здоровье! – вернулся за стол и боярин Зорин.
– Благодарствую, – еще ниже опустила голову совсем засмущавшаяся девушка.
– Ты нам расскажи, милая, что тут в Москве без нас случилось? Никаких бед в городе не грянуло? От двора царского известий не доходило?
– Ой, господи! – уронив ложку, вскинула ладони ко рту купчиха. – А вы и не знаете?
– О чем?
– У государя нашего сыночек его, Димитрий, утонул!
– Как так утонул? Да что же ты такое говоришь? Как такое быть может? Как случилось? – одновременно воскликнули сразу все бояре.
– Сказывают, на богомолье нянька в реку уронила… – прошептала девушка. – Более ничего не ведаю. Простолюдины мы, кто же нам о том в подробностях сказывать станет?
– Нянька царевича, которому князья и бояре клятву на верность принесли, за борт в стремнину уронила? – переспросил Софоний Зорин. – Странно сие зело. Про таковое даже со смердами никогда не слышал! Что же это нужно с ребенком вытворять, чтобы он в воду улетел, и не спасли вовремя, не подхватили, не вытянули? В свите-то царской, где стражу и бояр сотнями считают, а нянек – десятками? Кто виновен, кого наказали, как?
– О том неведомо, – виновато развела руками Матрена и повторила: – Простолюдины мы, кто нам о сем подробности сказывать станет? Да и не вернулся еще двор царский из монастыря Кирилло-Белозерского. Вестимо, там младенца земле предали и за покой души его молятся.
– Ну вот, а мы в Москву торопились, – разочарованно вздохнул Басарга. – Ан, оказывается, к государю еще на Шексне поворачивать нужно было. А так мы его обогнали.
– Ничего, – покачал головой Тимофей. – Ни к чему человека на молитве тревожить. Тем паче, после горя такого. Пока вернется, глядишь, и отойдет сердце-то. Тогда и доложишься.
– Царевича надобно помянуть… – потянулся за кувшином боярин Булданин, разлил остатки меда.
Настроение у побратимов испортилось, за столом стало тихо. Быстро поев, первым поднялся Софоний Зорин:
– Благодарствую за угощение. Устал с дороги, пойду почивать.
– И я тоже, – вслед за ним отодвинул тарелку боярин Илья.
Чуть позже ушел наверх в свою светелку и Тимофей Заболоцкий, оставив Басаргу и книжницу наедине.
– Прогонишь? – тихо спросила Матрена.
– Что ты говоришь? Ночь на дворе! Оставайся. Дом большой.
– Дом большой, ан место для меня в нем только одно. Или прочь гони, или с собой забирай.
Это была наивная до детскости хитрость. Прогнать на улицу девушку, что всего три месяца назад спасла жизнь всем обитателям этого дома, Басарга, конечно же, не мог. Как не смог бы отказать на его месте ни один молодой парень, много месяцев не вкушавший женской ласки. Желание плоти, душевная теплота, которую внушила всем книжница, и чувство благодарности, сложившись все вместе, оказались слишком большой силой, чтобы простой смертный смог перед ней устоять.
