Вдова дона Карлоса уже ликвидировала свои дела в Мадриде, лишилась роскошной виллы в Сан-Рафаэль и вместе с больной дочкой живёт здесь в отдельном особнячке, стоящем за оградой школы, расположенной в бывшем католическом монастыре.
Впрочем, на некоторое время оставим Агнессу и Иренэ и вернёмся к событию, которое так волнует руководителей школы «рыцарей благородного духа» вот уже на протяжении двух недель.
Наш старый знакомый, а ныне начальник этого своеобразного учебного заведения, Иозеф Нунке, две недели тому назад вернувшись из таинственного путешествия, привёз больного, которого никак не удаётся поставить на ноги. Приглашённый в помощь собственной медслужбе школы известный невропатолог из Жероны, профессор Кастильо, уже неделю бьётся над тем, чтобы вывести больного из шокового состояния. И ничего не может сделать. Он даже не обещает улучшения в будущем: сомнительно, чтобы бедняга выкарабкался и стал здоровым человеком.
А Нунке и не скрывает, как важно для него, чтобы в ходе болезни наступил перелом. Он готов удовлетворить любые требования профессора, сколько бы это школе не стоило, он готов обеспечить любой, самый тщательный уход, только бы пациенту стало лучше.
Профессор Кастильо и сам видит, какое значение придаёт Нунке выздоровлению неизвестного молодого человека. Дежурный врач трижды на день должен информировать руководителя школы о состоянии больного, а вечером докладывает сам профессор. И тогда между ним и Нунке происходит почти одинаковый диалог:
— Могу ли я завтра поговорить с ним или хотя бы навестить его? — спрашивает Нунке, выслушав очередное сообщение.
— Боюсь, это лишь ухудшит состояние.
— А может быть, наоборот, выведет из проклятого шока?
— Нет! Я не могу рисковать.
Этим категорическим возражением обычно и заканчивается их вечерний разговор.
На двенадцатый день пребывания профессора в школе (и на девятнадцатый со дня появления в школе больного) вечерний разговор закончился совсем иначе.
— Должен признаться: я не гарантирую молодому человеку выздоровления ни сейчас, ни в ближайшие дни, — устало произнёс профессор — Время в таких случаях единственный врач. Время, уход и покой. Да ещё свежий воздух. Я считаю своё дальнейшее пребывание у вас нецелесообразным.
— Почему?
— Я посоветовал коллеге, — профессор вежливо поклонился в сторону школьного врача, — вынести из комнаты больного всё, что напоминает ему о болезни… Все эти пузырьки, баночки, шприцы — вон! Если вам знакомы прежние склонности вашего подопечного, окружите его привычными для него вещами, дайте то, что он раньше любил. То есть создайте такую обстановку, к которой он привык… Больной любил вино или бренди?
Нунке отрицательно покачал головой.
— Жаль, рюмка вина хорошо тонизирует организм. И она не помешает вашему… ну, скажем, приятелю или знакомому… Загадочный ход болезни — впервые у меня в практике!
— Вы отказываетесь от дальнейшего лечения? — уточнил Нунке.
— Не отказываюсь, но говорю об особом случае. Нет оснований злоупотреблять инъекциями, порошками, микстурами, если больной на них не реагирует. Природа с её грандиозным потенциалом часто бывает мудрее нас, врачей.
Нунке отвернулся от окна и несколько мгновений задумчиво смотрел на бывший монастырский сад.
— А зайти к нему, наконец, можно? — раздражённо спросил он.
— Я не знаю, при каких обстоятельствах всё это случилось. Если вы в какой-то мере причастны к пережитому беднягой, я бы советовал подождать. Всё, что напоминает обстановку или причину заболевания, может вызвать тяжёлые осложнения. Если же…
— Хорошо, я это учту, — прервал профессора Нунке. — Спасибо за все хлопоты! Надеюсь, вы не откажетесь принять участие в консилиуме, если в этом возникнет необходимость?
После отъезда профессора в Жерону Нунке ещё долго шагал по кабинету, что-то обдумывая. Наконец позвонил.
— Мундир оберста немецкой армии! — приказал он дежурному.
Надев парадный мундир и прицепив к нему несколько крестов и медалей, Нунке направился в дальний конец коридора. Врач, семеня, спешил за начальником и, когда тот подошёл к двери, забежал вперёд, чтобы отпереть её.
— Я войду один, — остановил врача начальник школы. — Но будьте поблизости: в случае чего я позову вас.
Комнат, отведённых больному, было две. Первая, в которую вошёл Нунке, служила кабинетом и гостиной. Письменный стол, на нём домофон, диван, несколько стульев, круглый столик, стенной шкаф — вот и все убранство комнаты. Окинув долгим взглядом вещи и даже стены, Нунке на цыпочках направился в другую комнату, служившую спальней. Она тоже была обставлена чрезвычайно скромно: широкая деревянная кровать с тумбочкой у изголовья, вешалка для одежды, маленький столик с домофоном. Дверь сбоку вела в туалет.
Если первую комнату щедро освещала пятиламповая люстра, то в спальне царил полумрак — свет едва пробивался из-под тёмного абажура настольной лампы. Нунке, очевидно, хорошо были знакомы эти апартаменты, потому что он мигом нашёл за дверью выключатель. Под потолком вспыхнул огромный матовый шар. Придвинув стул к кровати, Нунке уселся в ногах больного.
Тот лежал, вытянув руки вдоль туловища, закрыв глаэа, и не реагировал ни на свет, ни на появление посетителя. Одеяло было натянуто на грудь. В этой неподвижности было что-то жуткое: казалось, тело больного уже сковал холод смерти. Несколько минут Нунке пристально вглядывался в знакомое лицо. Удлинённое, обрамлённое маленькой бородкой, похудевшее, оно казалось маской…
Вскочив с места, руководитель школы направился к двери, чтобы позвать врача, но, уже стоя на пороге, круто повернулся и снова подошёл к кровати. Надо самому проверить, есть ли пульс.
Но как только Нунке дотронулся до руки больного, тот открыл глаза и сразу сел на кровати. От неожиданности Нунке отшатнулся.
— Герр оберст? — словно не веря собственным глазам, спросил больной.
— Лежите, лежите! — утвердительно кивнул Нунке и мягко нажал на худые плечи больного.
— И в самом деле кружится голова. Хорошо, я лягу. Но надеюсь, вы не призрак и не растаете в воздухе? Мне ведь надо задать вам несколько вопросов.
В устремлённом на начальника школы взгляде загорелись насмешливые искорки.
— Рад, что вы в сознании и охотно отвечу. Итак?..
— Скажите, доктор, который приходил ко мне в камеру, был от вас?
— От меня, — буркнул Нунке.
— А для чего вы все это сделали, герр Кронне?
— Давайте договоримся: я не Кронне, а Нунке, понимаете? Герр Нунке! Так здесь все меня называют, называйте и вы. А вы не Генрих фон Гольдринг, а, скажем, Фред Шульц. Вы находитесь в одном учреждении, и надо было вас как-то зарегистрировать. Посоветоваться с вами я не мог, пришлось выбрать имя на свой вкус. Итак, вы — Фред Шульц. Не возражаете?
