Александр Дюма - Роман о Виолетте

Негр Одетты отворил дверцу. Флоранс впрыгнула в карету; чернокожий слуга занял свое место, и кучер погнал лошадей крупной рысью.

Графиня заключила Флоранс в свои объятия, но нам известны суждения актрисы о своем достоинстве. И, вместо того чтобы занять место, которое приготовила ей графиня в своих объятиях и на своих коленях, сама Флоранс резким и стремительным движением подхватила графиню на руки как ребенка и тем же движением – движением борца, повергающего противника, уложила ее себе на колени и столь же стремительно и крепко прижалась губами к ее губам, скользнула языком между ее губ, расстегнула пуговицы ее панталон, и вот уже ее рука оказалась между бедер графини.

– Сдавайтесь, красавец мой, – со смехом воскликнула Флоранс, – вряд ли кто-нибудь вас выручит!

– Сдаюсь, – отозвалась графиня, – и прошу только об одном – чтобы меня никто не выручал, я хочу принять смерть от вашей руки.

– Ну, так умрите, – произнесла Флоранс с какой-то кровожадностью.

И в самом деле пять минут спустя графиня, во власти сладкой агонии, готовая испустить последний вздох, прошептала:

– Флоранс, милая, как приятно испустить дух в ваших объятиях, ах, я умираю… умираю… умираю…

При последнем вздохе графини экипаж остановился у дверей ее дома.

Запыхавшись от волнения, поддерживая друг друга, женщины поднялись по лестнице.

Графиня вынула из сумки ключ, открыла дверь квартиры и тут же заперла. Прихожая освещалась китайским фонарем. Проведя Флоранс через спальню, где сияла лампа из розового богемского стекла, графиня отворила дверь ярко освещенной столовой, посреди которой стоял накрытый стол.

– Любовь моя, – сказала графиня, – с вашего позволения мы обойдемся без прислуги; стоит сказать, что я собиралась остаться в мужском костюме, чтобы прислуживать вам, но, полагаю, он помешает нашим вольностям. Избавлюсь-ка я от этого ужасного наряда и явлюсь перед вами, готовая к битве. Вот туалетная комната. Думаю, там есть все, что вам понадобится.

Нам уже знакома туалетная комната графини. Та самая, куда она приводила Виолетту. В этой комнате царствовал белый мраморный стол с расставленным на нем набором изысканнейших ароматов от Дюбюка, Лабулле и Герлена.

Через несколько минут графиня вошла туда и присоединилась к своей подруге.

На ней не было ничего, кроме розовых шелковых чулок, подвязок из голубого бархата и из такой же ткани туфель без задника.

Стоит ли говорить, что комната была равномерно прогрета калорифером.

– Простите мой наряд, – рассмеялась графиня, – просто благодаря вам я в таком состоянии, что мне необходимо привести себя в порядок; хотелось бы также узнать, какие духи вы предпочитаете.

– Я вольна выбирать? – спросила Флоранс.

– Разумеется, как вам будет угодно, – ответила графиня.

– Отлично! Что скажете, если я возьму вот этот одеколон от Фарина?

– Тут я не советчица, берите все, что вам по вкусу.

Флоранс щедро выплеснула воду из огромного графина в изящное биде из севрского фарфора, умелой рукой подмешала туда четверть флакона одеколона и, встав на колени рядом с биде, взяла с мраморной столешницы губку:

– Надеюсь, – сказала она, – вы позволите помочь вам; только что вы прислуживали мне, теперь мне быть вашей служанкой.

Вместо ответа графиня, переступив через биде, устроилась сверху.

– Ну, за чем же дело стало? – произнесла графиня с улыбкой.

– Я любуюсь вами, любовь моя, – сказала Флоранс, – вы великолепны.

– Тем лучше для вас, – произнесла графиня, – ведь все это ваше.

– Что за дивные волосы! Какие зубы, какая шея! Дайте расцеловать эти бутоны у вас на груди. Мне страшно раздеться перед вами; я знаю, вы сочтете меня безобразной; какая атласная кожа! Я буду глядеться сущей негритянкой; а эти огненного цвета волосы! Какое чудо! Рядом с вами я покажусь совершеннейшим угольщиком.

– Замолчи, насмешница, и не томи меня; волосы огненного цвета оттого, что дом загорелся… потуши пожар… потуши…

Флоранс просунула губку между бедер графини, и первое же легкое влажное прикосновение исторгло из графини стон сладострастия.

– Разве я коснулась тебя рукой? – спросила Флоранс.

– Пока нет, но, если это произойдет, не страшно, я не обижусь.

Флоранс еще два-три раза провела губкой по дорожке, проложенной в глубине тесной долины наслаждений, затем губку отбросила и начала растирать рукой.

Графиня наклонилась к искусной массажистке; их уста слились; она обхватила актрису обеими руками и, внезапно поднявшись и не отрывая рук от ее плеч, оказалась, мокрая и благоухающая, вровень с ее губами.

Флоранс хватило времени лишь на то, чтобы прошептать: «Спасибо!» Она тут же прижалась ртом к устам еще более благоуханным, чем те, что целовала раньше, к устам, столь неожиданно раскрывшимся перед ней, и, оставаясь на коленях, подталкивала пятившуюся перед ней графиню все ближе к канапе, пока графиня не рухнула, точно античный гладиатор, со всей, однако, возможной при подобных обстоятельствах грацией.

Графиня не привыкла играть пассивную роль в занятиях такого рода, однако, тотчас почувствовав, что в этой нервной и худой брюнетке мужское начало выражено еще ярче, чем в ней самой, она снова ей подчинилась, и на этот раз с не меньшей обходительностью, чем в предыдущий; поскольку теперь Флоранс пустила в ход другое средство – им она владела с еще большей ловкостью и изощренностью, графиня признала ее превосходство и объявила об этом такими движениями, которые не оставили во Флоранс никакого сомнения, что этим способом она вознесла графиню на верх блаженства.

На несколько мгновений оба тела оставались неподвижными. Всякий знает – наслаждение отдавать ничуть не уступает по остроте наслаждению брать. Первой пришла в себя Флоранс, она привстала на колени, словно молясь у еще курящегося алтаря, где только что ею было совершено жертвоприношение. Взгляд, улыбка, обессиленно упавшие руки – весь ее облик являл собой свидетельство ее восторга.

Нечувствительная к мужской красоте, ибо она сама ощущала себя чуть ли не мужчиной, Флоранс поклонялась красоте женской. И сейчас она была охвачена одной тревогой – она опасалась, что ее своеобразная красота придется не по нраву графине, и гордыня ее страдала от этого.

И вот, когда, придя в себя, графиня в свою очередь принялась развязывать витой шнур, стягивающий пояс Флоранс, та вся затряслась, как дитя, чье невинное тельце, знакомое прежде лишь материнскому взгляду, впервые будет выставлено на обозрение чужим глазам.

Графиню охватило нетерпение. Восхитительным запахом веяло сквозь проймы рукавов и разрез на груди сорочки Флоранс; графиня жадно вдыхала этот пьянящий аромат, и голова ее кружилась.