Увидев их, Ангерран был поражен, до какой степени они изменились все трое. Маргарита посуровела. В ней ничего больше не оставалось от юной, ослепительно-холодной девушки в фиолетовом. Ее черты огрубели, голос приобрел резкость, походка стала почти мужской. Как это свойственно многим темноволосым женщинам, брови росли у нее слишком густо, а руки и ноги были волосатыми. Раньше она боролась с избытком волос при помощи воска и различных мазей, но с тех пор, как ей больше некому стало нравиться, она предоставила своей природе развиваться беспрепятственно и ее руки покрылись обильным темным пушком. Даже на шее и щеках появились волоски. Заметив это, Ангерран не сумел подавить в себе мыслей об их предке, Юге де Куссоне.
Франсуа, который приближался к своим десяти годам, напротив, расцвел; и ростом, и шириной плеч он на пару лет превосходил мальчиков своего возраста. Что касается Жана, которому сравнялось семь, то никогда еще выражение «сознательный возраст» не соответствовало лучше его внешности: насколько хилым было его тело, настолько же огромной казалась голова, которую оно поддерживало, — с выпуклым лбом и тяжелым взглядом. Он говорил мало, тихим голосом, но каждый раз удивлял серьезностью и зрелостью своих высказываний.
Сначала Ангерран де Куссон поведал близким об обстоятельствах гибели Гильома.
Гильом пал на поле боя, как самый благородный из рыцарей. Его тело нашли в расположении англичан, рядом с телом Иоанна Богемского, слепого короля, привязанного к трупу своего коня. Гильом был погребен в аббатстве Монтеней, неподалеку от Креси, вместе с другими геройски павшими рыцарями, после того как по ним отслужили заупокойную мессу, на которой присутствовали сам король Эдуард и его сын — принц Уэльский.
Тут Ангерран де Куссон сунул руку в кошелек, привязанный к поясу, и вынул оттуда перстень со львом.
— Просто чудо, что мне удалось спасти его. Рано утром, когда я пытался выбраться с поля боя, я совершенно случайно наткнулся на тело моего друга и родича, которое англичане еще не успели обобрать.
Голос Ангеррана дрогнул от волнения.
— Франсуа, я буду хранить его для тебя и надену тебе на руку в тот день, когда ты станешь рыцарем. Ты должен знать: чтобы снять его, мне пришлось отрубить палец твоему отцу. В свое время так же поступил и сам Гильом. Никогда не забывай о славе и боли, которые с ним связаны…
Франсуа де Вивре бросил на крестного дикий взгляд, сжав кулаки. Ангерран кивнул и продолжил свой рассказ. С тех пор как он уехал на войну вслед за королем Франции, произошло много важных событий, в частности — взятие Кале.
Разгром при Креси был полным. Французы потеряли одиннадцать принцев, двадцать четыре рыцаря-баннерета, двенадцать сотен простых рыцарей и тридцать тысяч пехотинцев. После победы Эдуард продолжал двигаться дальше на север с намерением захватить какой-нибудь морской порт, чтобы превратить его в базу для своих операций. Его выбор пал на Кале. Сопротивление жителей Кале оказалось упорным. Настолько упорным, что Эдуарду пришлось выстроить вокруг города вторую стену, чтобы обезопасить осаждающих от внешнего нападения, и устроить долговременное жилище для себя, своей супруги, Филиппы де Эно, и английского двора.
Тем временем Филипп VI поспешно собрал для помощи осажденному Кале новую армию, столь же многочисленную, как и та, что дала себя уничтожить при Креси. Пустая трата времени. Английский король просто не принял вызова, и Филиппу пришлось уйти несолоно хлебавши.
При таких условиях сдача Кале становилась неизбежной. Английский король потребовал, чтобы шестеро самых знатных граждан, надев себе веревку на шею, вынесли ему ключи от города. Когда те предстали перед ним, он хотел немедленно их обезглавить, но королева, Филиппа де Эно, бывшая тогда беременной, на коленях умоляла супруга о пощаде для несчастных. Не в силах отказать ей, король помиловал всех шестерых.
Они, однако, были изгнаны из города и лишены всего своего имущества, равно как и другие жители Кале, поскольку Эдуард прибегнул к мерам, доселе неслыханным: он решил превратить город в английскую колонию. Для этого за Ла-Маншем навербовали добровольцев, чтобы поселить их в опустевших домах вместо изгнанных французов.
Вот с таких чудовищных потерь началась эта война, которой, как и Франсуа, вскоре исполнялось десять лет. Король Франции и его огромные войска оказались посрамлены маленькой страной, которую некогда захватили французские рыцари во главе с Гильомом Завоевателем[8]. И, казалось, захватили надолго.
Рассказав обо всех этих печальных событиях, Ангерран перешел ко второй цели своего визита.
— Вечером накануне своей гибели Гильом попросил меня, если с ним случится несчастье, взять Франсуа на воспитание. Ты согласна доверить его мне?
Франсуа обрадовался было, что ему предстоит разделить рыцарскую жизнь со своим дядей, но ответ матери, произнесенный сухим, резким тоном, отнял у него всякую надежду.
— Ни за что! Он останется со мной.
— Но такова была воля Гильома.
— Гильома больше нет. Теперь я все решаю!
— Ты — всего лишь женщина, а речь идет о том, чтобы воспитать рыцаря…
— Это правда, я всего лишь женщина, но я лучше, чем кто-либо другой, знаю, как его воспитывать!
— Послушай… Как же ты научишь его владеть оружием?
— Возьму учителя. А всем остальным займусь сама.
Ангерран де Куссон достаточно хорошо знал свою сестру. Пытаться переубедить ее было бесполезно. Он пообещал заезжать время от времени, чтобы лично судить об успехах своего крестника, и в тот же день отбыл.
Никогда Маргарита де Вивре не расстанется с этим ребенком, который стал смыслом ее существования; она единственная знала чудесную тайну его жизни и ни с кем не собиралась делиться ею.
Совершенно естественно, что, будучи сама образована не хуже любого книгочея, Маргарита в первую очередь принялась за умственное развитие своего старшего сына. Каждое утро она устраивала для него урок чтения в его личной комнате на четвертом этаже донжона. Франсуа был не слишком усидчивым учеником. Пока мать водила пальцем по чернильным строчкам, он уносился мыслью то на замковую мызу, то в окрестные леса и с нетерпением ждал второй половины дня, посвященной физическим упражнениям. Тупым, впрочем, он не был, поэтому к исходу лета 1348 года читал вслух уже вполне сносно.
Жан де Вивре тоже пользовался уроками, которые давали его брату. Хотя Маргарита ничему отдельно не учила младшего сына, он пристраивался рядом и следил за объяснениями.
Через шесть месяцев, когда старший брат еще мямлил свой урок, Жан уже устраивался с книгой на коленях в противоположном углу комнаты. Весной 1348 года он начал писать — и уже больше не останавливался. День за днем он марал чернилами бумагу и извел ее целую груду, причем никто так и не узнал, что содержалось в этих листках, потому что Жан либо сжигал их, либо выбрасывал в сточный колодец, когда урок заканчивался.
