Дальнейшее происходило по замыслу Якушки, который изображал подслеповатого старца, а Тимофей – его поводыря.
Постучав в ворота дворянской усадьбы, Тимофей сказал, что ему нужно видеть хозяина дома по важному делу.
Сторож позвал владельца усадьбы, им оказался Ефим Ремез.
Тимофей, старательно изображая врожденное заикание, наплел Ефиму Ремезу о том, что в нескольких верстах от этого села какие-то лихие людишки напали и ограбили двоих имовитых всадников. Мол, разбойники отняли у несчастных коней и одежду, а самих повесили на придорожной осине.
– Мы-то с дедуней успели в кустах схорониться, посему грабители нас и не заметили, – добавил Тимофей и достал из своей котомки украшенный разноцветным стеклянным бисером кошель для денег, якобы подобранный им на лесной дороге после того, как разбойники скрылись. – Вот безбожные злодеи обронили впопыхах, когда делили награбленное между собой.
Ефим Ремез осмотрел кошель, затем пригласил мнимых странников в дом.
Поднимаясь по ступеням крыльца, Тимофей и Якушка услышали, как Ефим Ремез зычным голосом приказывает своим челядинцам седлать коней, вооружаться и мчаться вдогонку за неведомыми грабителями.
– Чтобы у меня под носом какие-то сволочи вздумали разбойничать, да я их за это на кол посажу! – рычал хозяин усадьбы, намереваясь сам возглавить своих людей. – Ежели эти выродки сынов моих порешили, то я их под землей найду и на куски порежу! Живее, по коням! Чего вы возитесь, как пьяные!
Уже сидя в седле, Ефим Ремез крикнул своей супруге, появившейся на крыльце, чтобы та накормила бедных путников и присмотрела за ними. Супругу дворянина Ефима Ремеза звали Степанидой. Это была полная статная женщина, румяная и круглолицая, лет сорока пяти.
Степанида пригласила нежданных гостей в трапезную, повелев молодой челядинке накрыть на стол.
– Достань из печи горшок с кашей и пироги с морковью, – распорядилась полногрудая хозяйка, подтолкнув служанку в спину. – Молока им налей коровьего, а не козьего. Хлеба порежь ржаного.
Затем Степанида поспешно удалилась на женскую половину дома, словно там ее ожидала какая-то незаконченная работа.
Тимофей и Якушка угощались просяной кашей, успевая между тем расспрашивать юную служанку о сыновьях Ефима Ремеза, о количестве его челяди, о путях-дорогах, ведущих от Сычёвки до Ржевы. Простодушная челядинка поведала гостям, что оба сына ее хозяина пребывают на службе во Ржеве, но должны вот-вот наведаться в отчий дом, так как сюда позавчера доставили невесту для Никиты Ремеза.
– А что это за причитания сюда доносятся? – вытянув шею, проговорил Тимофей. – Как будто плачет кто-то?
– Это невеста Никиты слезы льет, – усмехнулась служанка, наливая из кувшина молоко в две глиняные кружки. – Оторвали ее от отца-матери, вот она и страдает, глупая. Молодка она еще несмышленая!
Дождавшись, когда служанка отвернется, Якушка подскочил к ней сзади и ударом палки по затылку отправил ее в бесчувствие. Поддержав падающую на пол челядинку, чтобы она не ударилась головой об угол стола, Якушка кивком головы велел Тимофею встать у двери, ведущей в сени.
– Кто бы ни вошел, действуй, как я! – властно бросил Тимофею Якушка.
С палкой наперевес Якушка устремился к дверям, за которыми скрылась хозяйка дома.
Прошло несколько томительных минут, показавшихся Тимофею вечностью. Стоя возле дверного косяка и сжимая в потных руках увесистую дубину, Тимофей с бьющимся сердцем прислушивался к звукам, долетающим из сеней и со двора, где изредка взлаивали цепные псы и громко переговаривались между собой сторож с конюхом.
Наконец в трапезной появился Якушка, тащивший за руку перепуганную заплаканную Ульяну. Девушка не сразу узнала бросившегося к ней Тимофея, лицо которого было покрыто искусно нарисованными Якушкой шрамами и оспинами. Опознав своего любимого скорее по голосу, нежели по внешнему виду, Ульяна разрыдалась теперь уже от радости.
– Что ты сделал с хозяйкой? – спросил Тимофей у Якушки.
– Жива она, не беспокойся, – ответил тот. – Лежит в спальне связанная.
Далее Тимофей опять действовал по указанию Якушки. Выбежав из дома на крыльцо, он испуганно закричал, что Степанида обварилась кипятком. Сторож и конюх бегом устремились в дом и в трапезной столкнулись лицом к лицу с Якушкой, который ловко и хладнокровно зарезал обоих ножом.
Дабы избавить Ульяну от вида окровавленных мертвецов, Якушка предусмотрительно спрятал ее в сенях за бочками и корзинами с шерстью.
Выйдя за ворота усадьбы, Ульяна и ее спутники торопливым шагом добрались до деревенской околицы и скрылись в лесу, сопровождаемые подозрительными взглядами деревенских баб и мужиков, выглядывающих из-за изгородей.
Отыскав в ельнике привязанных к деревьям лошадей, Якушка и Тимофей скинули с себя рваные одежды, смыли с лица охру и облачились в свои дорогие кафтаны. Ульяна только диву давалась, глядя на то, как Якушка снимает с себя парик и накладную бороду, превращаясь из согбенного старца в удалого молодца.
Чтобы избежать нечаянной встречи с сыновьями Ефима Ремеза, Якушка и Тимофей решили объехать Ржеву стороной. Какое-то время Ульяна ехала на одном коне с Тимофеем. В одном из сел близ Волока Ламского Якушка купил для Ульяны смирную лошадку. Это значительно ускорило их движение к Москве.
Когда вдали засверкали на высоком холме золотые купола храмов и белокаменные башни московского кремля, Ульяна вдруг оробела.
– Как встретят меня твои родственники, Тимоша? – Она пытливо посмотрела в глаза любимому. – Как они отнесутся к тому, что я приехала к ним без родительского благословения?
– Ты желанная гостья в доме моих близких, лада моя, – успокоил девушку Тимофей, ласково погладив ее по щеке. – Ведь ты – моя невеста!
Глава седьмая
Нити заговора
Оказавшись в Москве, Якушка Шачебальцев развил бурную деятельность. Первым делом он поведал Ивану Васильевичу о своей встрече с Андреем Большим и об условиях, на каких его мятежные братья согласны замириться со своим старшим братом. Андрей Большой и Борис Волоцкий помимо прибавления к своим уделам земель и городов еще настаивали на том, чтобы их доля ордынского выхода оставалась у них, а не оседала в казне великого князя. Дань для Орды собиралась московским князем, как и встарь, хотя всем удельным князьям было ведомо, что еще Василий Темный прекратил отсылать в Орду меха и злато-серебро. Весь ордынский выход московские князья оставляли себе, используя эти богатства для строительства роскошных храмов и содержания большого войска.
Иван Васильевич понимал справедливость претензий своих мятежных братьев, которым тоже хотелось иметь богатую казну. Однако, если уступить им в этом вопросе, тогда неизбежно все прочие удельные князья пожелают того же самого – распоряжаться своей долей ордынского выхода по своему усмотрению. А это означает, что московская казна оскудеет наполовину.
