Увидев изморозь на окнах, Жу Чоу понял, что работы сегодня будет невпроворот, и подбросил в огонь под громадным чаном с водой пучок сухих бобовых стеблей и деревянные щепки. В свое время он подумывал о том, чтобы перейти на уголь, но отказался от этой мысли. Зато на сэкономленные деньги Жу Чоу купил два новых стола. Теперь ему предстояло подать именно на эти столы чай из воды, кипящей в большом котле. Остаток горячей воды используют те, кто придет, чтобы помыться.
Он принялся разливать горячую воду по бутылкам, которые для многих жителей Шанхая были единственным спасением от лютого февральского холода.
В лавку вошла служанка, работавшая в доме по соседству, и приблизилась к Жу Чоу. Открыв передник, она продемонстрировала ему лежавшие там осколки разбитой фарфоровой трубки для курения опия и две маленькие жестянки, наполненные остатками опия, который девушка соскребла с других курительных трубок, с чашек, в которых хранились шарики опия, и с игл для пирсинга. Жу Чоу понюхал принесенное девушкой и бросил на стол три монеты, которые служанка с радостью смахнула в ладошку, после чего вышла из лавки. Днем придет скупщик, которому Жу Чоу продаст все это по более высокой цене. Скупщик, в свою очередь, положит осколки трубки и остатки опия в кастрюлю, как следует прокипятит и получит коричневый, по виду напоминающий чай настой, который будет задешево продавать работягам — слишком бедным, чтобы покупать дорогой индийский опиум, доступный только состоятельным людям. От этой замысловатой торговой операции выигрывали все. Девушка-служанка, работавшая на богатую китайскую матрону, получала возможность заработать несколько лишних медяков, Жу Чоу и перекупщик — тоже, а трудяги с пустыми карманами, хлебая наркотический «чай», обретали хотя бы кратковременное избавление от тягот и разочарований беспросветной жизни. Таков был Шанхай.
Бросив взгляд в сторону окна, Жу Чоу увидел за ним молодого человека с лиловым родимым пятном, покрывавшим большую часть лица. Незнакомец заглядывал в лавку голодными глазами. Практически все жители лилунов знали друг друга в лицо, но этого голодного мальчика Жу Чоу прежде никогда не видел. Впрочем, это был не мальчик, а скорее, молодой человек, и по его одежде и тому, как он ее носил, хозяин лавки заключил, что юноша высокомерен и образован.
Но вот дверь открылась, и молодой человек возник на пороге.
— Чем могу помочь? — спросил Жу Чоу.
— А чем я могу вам помочь? — словно передразнивая, повторил его слова юноша.
— Что-то не так? — осведомился Жу Чоу и быстро окинул взглядом улицу. Она была пуста. Куда же подевались цирюльники?
— Не так? Почему что-то должно быть не так? Это ведь Шанхай, а в бездушном Шанхае все всегда прекрасно. Вы зарабатываете деньги, все остальные зарабатывают деньги, но в этом нет души, нет перспектив для развития человеческого разума. Деньги, только деньги! Нескончаемое стяжательство и алчность!
Жу Чоу скользнул за стойку и схватил за горлышки две стоявшие там бутылки с горячей водой. В качестве оружия их, конечно, рассматривать было нельзя, но все же лучше, чем ничего.
— Что вы скажете на это, торговец Жу Чоу? Что ответите?
— Я скажу, что люди приезжают в Шанхай в поисках лучшей жизни, и многие находят ее. Я со своей семьей приехал сюда без гроша за душой, а теперь у меня есть и дом, и лавка, а моя дочь скоро выходит замуж.
Молодой человек поскреб ногтями лиловое родимое пятно и кивнул.
— Но какой ценой? — спросил он.
— Никакой, — ответил Жу Чоу. Он понял, что незваный гость не грабитель, и от этого уверенность вернулась к нему. — Единственной ценой, которую нам пришлось заплатить за это, был пролитый нами пот да мозоли на ладонях. В Шанхае не так, как в деревне. Здесь, если ты работаешь, у тебя всегда будет кусок хлеба.
— А образованные люди? Они сумеют найти пропитание в Шанхае?
— Если будут работать.
— И даже при том условии, если их работа заключается в изучении классического литературного наследия собственного народа?
— Глупости все это. Только переводят время и дорогую бумагу, — со смехом ответил Жу Чоу.
Юноша с пятном винного цвета на лице не смеялся. Он направил палец в сердце хозяина лавки и изобразил звук выстрела.
Вошли двое мужчин с мылом, полотенцами и заплатили Жу Чоу за возможность воспользоваться двумя из шести больших лоханей, туго засунутых одна в другую и стоявших позади чана с горячей водой. Они скрылись за занавеской, разделись и передали одежду Жу Чоу, который повесил ее на плечики и с помощью длинной бамбуковой жерди прицепил к металлическому шесту под потолком.
— Это для того, чтобы воры не украли одежду жирных купцов, пока те моются, — фыркнул молодой человек.
Точно, — ответил хозяин лавки, — но, как вы могли заметить, они вовсе не жирные и, к вашему сведению, работают на сахарной фабрике.
— На фань куэй?
— Да, фабрика находится на территории Иностранного сеттльмента, так что…
— Какой позор! — воскликнул молодой человек. — Позор!
Вслед за этим он вынул из кармана длинного пальто малокалиберный пистолет и выстрелил в сердце Жу Чоу. Лавочник рухнул на пол рядом с чаном.
Внезапно юноша почувствовал на себе чей-то взгляд. Он резко повернулся вправо, но в круглом зеркале, висевшем на стене, увидел лишь собственное отражение. Родимое пятно на его лице было в точности такого же цвета, как зимние ирисы, что стояли в вазе под зеркалом. Он поспешно отвел глаза от зеркала. Затем, подойдя к телу Жу Чоу, нарисовал на лбу мертвого торговца два иероглифа. «Казнен как предатель», — гласили они.
Глава двенадцатая
СЕКРЕТ ИГРОКА В ГО
Цзян наблюдала за игроками в го. Того, что был постарше, она знала уже много лет, а вот молодой лишь недавно зачастил в ее бордель. Старик в молодости был известен неукротимым любовным пылом, причем его сексуальные склонности часто граничили с откровенной жестокостью, что весьма не нравилось девочкам. Но теперь он был просто старым человеком, у которого, на его счастье, хватало денег, чтобы коротать дни в заведении Цзян за неспешной беседой с уличным брадобреем или сапожником. Брали здесь с него по минимальному тарифу, расплачивался он в конце каждого четвертого месяца, и за эти смешные деньги имел возможность приходить сюда каждый день, пить скверный чай и играть в го сколько душа пожелает.
Скрюченные пальцы старика вцепились в фарфоровую чашку с камнями для игры. Доска была уже на две трети заполнена. Он играл черными камнями, молодой человек — белыми. Исход партии пока было трудно предсказать, по крайней мере неискушенному в игре, но Цзян не помнила ни одного раза, чтобы старик проиграл, даже несмотря на то, что он часто давал противнику весьма солидную фору — в четыре или даже шесть камней. Однако, судя по внушительной кучке денег — ставок, которые делали зрители, — лежавших на доске со стороны старика, Цзян предполагала, что и на сей раз он не даст молодому оппоненту спуска. Опытным взглядом она оценила содержимое кучки и быстро подсчитала, сколько составят двенадцать с половиной процентов, которые получит ее заведение вне зависимости от того, кто станет победителем.
