Может во время очередной пьянки с подельниками уничтожил.
Ежов был вообще странным человеком. Любил превращать казни в спектакль. Одно из его развлечений — один из приговоренных вместе с наркомом сначала наблюдал за тем, как казнили подельников, а в конце спектакля сам получал пулю от палача. Другое — заставить Блохина одеть кожаный фартук, кепку и перчатки и в таком виде расстреливать «врагов народа». Третья идея — тем, кому Ежов симпатизировал, перед расстрелом давать коньяк. Четвертая — перед казнью избивать приговоренных. Правда, бил не сам нарком — из-за маленького роста и рахитичного телосложения не мог он избивать людей — а кто-то из его подчиненных. Комендант говорил, что вид корчившихся от боли людей радовал Ежова. Он фальцетом выкрикивал: «Еще! Еще! Сильнее! Давай! Еще раз!».
Сам я не присутствовал при этих экзекуциях — сначала служил на Дальнем Востоке, а потом сидел в камере на Лубянке — мне об этом уже Блохин рассказывал. А ведь мог и я оказаться на месте казненных. Если бы Берия вовремя Ежова не разоблачил. Мог бы вместо кабинета нового наркома оказаться в помещение для расстрелов увидеть в первый и последний раз в жизни старого наркома. Вот ведь какие бывают повороты в судьбе. Я с Ежовым местами поменялся. Мои размышления прервал тихий приказ военного юриста:
— Уведите!
Надзиратели подхватили тщедушного человечка под руки, выволокли в коридор, и потащили, словно мешок с картошкой, в помещение для расстрелов. Путь был долгим. Сначала нужно было добраться до лестницы, по ней спуститься на первый этаж, выйти на улицу, пересечь двор и затащить бывшего наркома в приземистое здание. По пути до входной двери Ежов лишь икал, вздрагивая каждый раз. Ноги его безжизненно волочились по чисто вымытому каменному полу. Когда вышли на улицу, тело у надзирателей приняли двое бойцов конвойных войск. Сильный мороз подействовал отрезвляющий на Ежова. Он перестал икать, во взгляде появилась осознанность, он напрягся и попытался вырваться из рук конвойных.
— Куда, сука! — рявкнул старший надзиратель и двинул кулаком в солнечное сплетение Ежову. Приговоренный скрючился, начал жадно хватать ртом воздух и повис на руках у конвойных, — Чего стоите, ведите!.. — приказал он.
Мы торопливо зашагали к месту казни. Ежов безуспешно пытался тормозить транспортировку своего тела ногами, громко визжал и пытался вырваться из крепких рук конвойных.
Через пару минут мы вошли в здание. Сопротивление Ежова прекратилась так же внезапно, как и началось. Старший надзиратель раздосадованный произошедшим и боясь новых неожиданных поступков от бывшего наркома внутренних дел — например, начнет Сталина прославлять или, наоборот, ругать, приказал Ежову снять галифе и гимнастерку. Приговоренный медленно исполнил это указание, оставшись в несвежих кальсонах и нижней нательной рубахе. Ботинки, правда, без шнурков, и портянки ему милостиво разрешили оставить. Вот в таком виде и молча, он прошел последние метры в своей жизни.
Мы вошли в помещение, где расстреливали. Бетонный пол под наклоном и канавка для водостока. Бревенчатая стена со следами от пуль. Около входа у стены торчал кусок трубы с краном. После того, как тела казненных погрузят в кузов грузовика, кто-нибудь из стрелков принесет резиновый шланг и из него смоет все следы крови.
В тот вечер этот порядок был изменен. Конвойные поставили Ежова лицом к стене, и вышли из помещения. Визитеры столпились в коридоре. Блохин вошел вовнутрь с наганом в руке. Словно в тире прицелился и плавно нажал на спусковой крючок. Грохот выстрела. Пуля разворотила затылок бывшего наркома. Тело медленно сползло вниз по стене…
Через несколько минут я с шофером — сотрудником автобазы НКВД — уложили труп на специальные брезентовые носилки и отнесли их к грузовику. После этого я оформил необходимые документы.
В ту ночь расстреляли еще одного «врага народа» — подельника Ежова. Второй труп мы тоже загрузили в грузовик. Затем я отвез оба тела в морг, где и оформил все необходимые документы. Много лет спустя я случайно узнал, что труп Ежова был кремирован, а урна с прахом захоронена на Донском кладбище.
Через три часа после казни мы вернулись на Лубянку. По традиции зашли в кабинет к коменданту. Блохин достал из сейфа бутылку водки. Из буфета принесли бутерброды с колбасой. Хозяин кабинета наполнил стаканы. Мы, не чокаясь и не произнося тостов, выпили. Помолчали. Потом он налил еще раз. Снова выпили. И тут обычно невозмутимого и сдержанного коменданта прорвало:
— Вовремя его чекисты остановили. Еще пара месяцев и нас бы с тобой объявили «врагами народа» и в Суханово (так в народе называли спецобъект № 110 — прим. ред.) отправили. Он ведь всех нас обманул! Даже самого товарища Сталина! Он должен был привести в порядок дела в НКВД после казнокрада Ягоды. А вместо этого расставил на всех ключевых постах своих людей и готовился власть захватить! А еще хотел убить руководителей партии и правительства!
Я с удивлением слушал своего командира. О том, что враг коварен и может принять любые обличия, я впервые убедился, когда служил на границе и к японцам сбежал начальник УНКВД Люшков. Но ведь тогда это был не нарком внутренних дел, а переродившийся чекист и тайный «троцкист»! Ежов, насколько я помнил, всегда придерживался генеральной линии партии и был верным соратником товарища Сталина. У нас на заставе в красном уголке висел плакат, где были изображены трое руководителей страны. Посредине нарком иностранных дел Литвинов с толстым портфелем в руках. Слева от него Ежов, сжимающий в «ежовой рукавице» извивающуюся змею, на которой надпись: «вредители, шпионы, диверсанты». Справа от руководителя внешнеполитического ведомства нарком обороны Ворошилов в шинели, буденовке и с винтовкой в руках. Помнил я и другой плакат, который видел в штабе погранотряда. На картинке Ежов сжимал одетой в огромную мохнатую рукавицу змею с надписью «Троцкисты — бухаринцы — враги народа». Вместо хвоста у змеи было нечто вроде фашисткой свастики, а голову заменили несколько карикатурно изображенных человеческих лиц. Все на плакате было в коричнево — черной гамме. А может мне это показалось из-за того, что висел он в полутемном коридоре. Я созерцал это произведение часа два, пока ожидал вызова к начальнику отряда. Еще песня была о Ежове, которую с воодушевлением мы пели на всех праздниках…
— И все из-за того, что при назначении на должность наркома не учли его моральный облик, — продолжал говорить Блохин, все сильнее пьянея. Таким я видел коменданта впервые. Вместе мы выпивали и раньше, несколько раз даже вдвоем, когда он, отпустив по домам сотрудников 5-го спецотделения комендантского отдела Административно — хозяйственного управления
