С бесконечным терпением он выжидал, пока успокоятся суетливые обезьяны, перестанут оголтело скакать по ветвям белки и стихнет истошный визг попугаев; лишь окончательно убедившись, что враги наконец-то убрались, канарец решился покинуть убежище и вновь отправиться своей дорогой, стараясь не оставлять по пути никаких следов.
Через каждые сто метров он останавливался, чтобы затаиться и прислушаться.
Трижды он слышал поблизости голоса, но всякий раз оказывалось, что тревога ложная, туземцы его даже не заметили. Когда же солнце стало клониться к закату, трясина сменилась бескрайней равниной, усеянной множеством серых кочек, и Сьенфуэгос облегченно вздохнул, поняв, что это испытание закончено.
К полудню следующего дня болота с грозными «зелеными тенями» остались только в воспоминаниях.
Грянул пушечный выстрел.
«Чудо» дрейфовало в миле от пыльного засушливого берега, по которому дул сухой и жаркий ветер, и целый день терпеливо дожидалось ответа на свой призыв. Однако местные жители, чьи жалкие тростниковые хижины в беспорядке рассыпались по выжженному полуострову, позднее названному в честь этого племени, не только не решились показаться, но, напротив, поспешили укрыться в глубине полуострова, среди высоких кактусов, словно и в самом деле сквозь землю провалились.
— Да, это отнюдь не земной рай, который адмирал якобы обнаружил во время последнего плавания, — заметил Луис де Торрес, устало рассматривая прихотливо изрезанную береговую линию. — Я бы скорее назвал это вратами в дантов ад.
— Какой ад? — рассеянно переспросил Бонифасио Кабрера.
— «Ад» Данте Алигьери, он итальянец.
— Он такой ужасный грешник, что ему нужен собственный ад?
— Не будь таким идиотом, парень! — обругал его Луис де Торрес. — Данте — великий писатель, он создал «Божественную комедию», одну из лучших когда-либо написанных книг.
— Вы ее читали?
— Ну разумеется!
— И много книг вы прочитали?
— Много, но далеко не все, которые хотел бы.
— А сеньора постоянно читает... — заявил хромой, переварив ответ. — Но я никак не могу понять, какое от этого удовольствие или польза. Вы не могли бы объяснить?
— Впереди у нас долгие месяцы скитаний, — ответил тот с нескрываемой иронией в голосе. — Но я не уверен, что их хватит, чтобы объяснить такому барану, как ты, для чего служат книги, — он глубоко вздохнул. — То ли дело Сьенфуэгос: он-то научился читать и писать за пару недель!
— У нас на Гомере его считали полным дикарем, а уж если тебя считают дикарем даже на Гомере — это о многом говорит.
— Ну, в то время он уже не был таким уж дикарем, хотя, конечно, оставался совершенно невежественным. Он же вырос в одиночестве, в компании коз, и это, конечно, сказалось на его характере.
— Уж наверное сказалось. Как-то он двинул свинье кулаком в лоб, так она тут же повалилась копытами кверху.
С капитанского мостика до них донесся веселый смех — донья Мариана Монтенегро как раз услышала замечание хромого.
— Я уже давно не помню, чтобы вы так радостно смеялись, — довольно сказал Луис де Торрес.
— Просто уже очень давно ничто с такой ясностью не напоминало мне о Сьенфуэгосе, — ответила она. — Он щелкал зубами миндаль и давил двумя пальцами грецкие орехи. Уж точно мог свалить ударом свинью, — она улыбнулась, вернувшись к самым сокровенным воспоминаниям. — Но в то же время он был самым нежнейшим созданием на земле. Я бы отдала правую руку за то, чтобы узнать, что он еще жив.
— Он жив!
— Откуда вы знаете?
— Потому что человек, которого так любят, не может умереть.
— Это чудесно, дон Луис, но, как и всё слишком чудесное, к сожалению, далеко от реальности.
— А вы никогда не казались мне далекой от реальности.
Немка изящно взмахнула рукой и присела в реверансе.
— Благодарю за комплимент, но увы, со времен библейского «Лазарь, встань и иди», пока словами не возвращали человеку жизнь. А мне нужны не только слова, я хочу посмотреть на берег и увидеть рыжего мальчишку, машущего руками.
— Он уже не будет мальчишкой.
— Да. Именно так, он уже не будет мальчишкой.
Этот простой факт внезапно опечалил донью Мариану. Она села под навес и молча взглянула на берега континента, в глубине которого скрывалась ее похищенная мечта.
В последние дни она частенько задавалась вопросом, зачем вообще пустилась в эту нелепую авантюру, поскольку чем дольше созерцала огромные пространства, раскинувшиеся впереди, тем яснее понимала, что найти там человека, который даже не знает, что его ищут, это задача, обреченная на поражение.
Казалось, Твердая Земля — это бесконечная сельва, пустыни и горы, а также невыносимая жара, и понадобилось бы настоящее чудо, а не этот корабль, чтобы отыскать там Сьенфуэгоса. Но, как случается с женщинами, для Ингрид Грасс желание найти возлюбленного превратилось в наваждение, и бороться с ним было бесполезно.
Она боялась, и не без причины, что впереди ее ждет такое же разочарование, как и прежде, ведь если даже по чистой случайности она воссоединится с мальчиком, которому когда-то отдала тело и душу, тот окажется одичавшим и грубым мужланом, на нем не могли не сказаться годы, проведенные в одиночестве в этих враждебных местах.
Но без этой цели жизнь казалась ей совершенно лишенной смысла.
Так следовать дальше или повернуть назад? Ингрид страшил этот выбор, ведь в глубине души бывшая виконтесса де Тегисе понимала, что ее звездный час остался позади, а недолгое счастье закончилось в тот самый день, когда корабли Христофора Колумба покинули остров Гомеру, увозя с собой незваного гостя по имени Сьенфуэгос.
Ей давно пора было отказаться от этой авантюры, удовольствовавшись тем, что смогла избавиться от нелюбимого мужа, и вернуться в родную Баварию. Однако она упорно стремилась осуществить невозможное и любой ценой воскресить былую любовь, казалось, давно погребенную в самых глубинах души.
Она взглянула на впередсмотрящего, уже несколько часов наблюдающего за пустынным побережьем. Быть может, он раздумывал, почему такая красивая женщина, которая могла бы иметь весь мир, так бездарно тратит время. Затем окинула мимолетным взглядом остальных матросов, лениво развалившихся на палубе, и прочла в их глазах глубокое сомнение в успехе столь странного предприятия.
— Отчаливаем, — произнесла она наконец. — Здесь нам больше нечего делать.
Капитан Соленый, которого волновал лишь прекрасный корабль, лучший из когда-либо созданных, ограничился только легким кивком помощнику, а тот хрипло крикнул:
