Студёный зимний ветер колол Рокетс-лэндинг иглами срывающейся с небес мороси, осаживая угольную гарь из труб соседних литейных цехов на камни пристани, на чугунные швартовные тумбы, на обшивку корабля, на поношенные мундиры трёх десятков мужчин, зябнущих у сходней. Мужчины были офицерами-янки из числа пленённых под Манассасом. Их договорились поменять на конфедератов, взятых МакКлелланом на территории, известной с недавних пор, как штат Западная Виргиния. Физиономии северян были бледны после пяти месяцев пребывания в арендованном властями под тюрьму заводском корпусе Кэстл-Лайтнинг на Кэри-стрит около двух газгольдеров с горючим для городского уличного освещения. Форменная одежда пленников висела мешками, свидетельствуя, что кормили северян все эти месяцы скудно.
Офицеры дрожали и ёжились, дожидаясь разрешения подняться на борт. У многих были в руках узелки с нехитрым скарбом, накопившимся за время заключения: расчёска, Библия, пара монеток, письма из дома. Пленные закоченели от холода, но мысли о скором освобождении и особенно о пире, который им закатят в форте Монро, придавали сил. Северяне грезили вслух о лобстерах и бифштексах, о черепаховом и устричном супе, о яблочном повидле и мороженом, об оленине под клюквенным соусом и утке под апельсиновым, о мадере и бренди, но больше всего — о кофе, настоящем крепком кофе.
Лишь один пленник не трепетал вместе с прочими от холода и нетерпения. Майор Джеймс Старбак расхаживал по молу с Адамом Фальконером. Толстые некогда щёки майора обвисли, а роскошная борода торчала щёткой, и он, всегда выглядевший старше своих лет из-за рано поредевших волос и вечно хмурого выражения лица, казался почти стариком. В Бостоне Джеймс был восходящей звездой адвокатуры, и в начале войны, записавшись на военную службу, попал в адъютанты к генералу Ирвину МакДауэллу. Но МакДауэлл проиграл битву под Манассасом, а Джеймс угодил в плен к южанам, и что ждало его на родине, не имел ни малейшего представления.
Адам отвечал за то, чтобы на судно погрузились именно те лица, чьи имена были обозначены в списке обмениваемых, то есть обязанности его сводились к перекличке и счёту по головам. Покончив с делами службы, Фальконер-младший отозвал в сторонку Джеймса Старбака и попросил о личном разговоре. Тот, конечно, предположил, что предметом беседы станет его брат.
— Какова, по-вашему, вероятность того, что Нат сменит сторону в этой войне? — с тоской спросил он Адама.
Адаму отвечать прямо не хотелось. Он разочаровался в своём лучшем друге Натаниэле Старбаке, который упивался войной, как донжуан упивается новой любовницей. Нат забыл Бога, и Адам желал бы надеяться, что Бог не забыл Ната. Джеймса расстраивать соображениями подобного рода Фальконер не стал, ограничившись новостью, что, несомненно, должна была порадовать его собеседника:
— Он говорил, что регулярно посещает молитвенные собрания.
— О, отлично! — оживился северянин, отчаянно скребя живот.
Как и прочие узники Кэстл-Лайтнинг, он быстро завшивел. Поначалу находил это обстоятельство постыдным, но со временем обвыкся.
— Относительно же смены Натом стороны… — Адам помедлил, — Не знаю. Если мой отец вернётся в Легион, то, думаю, Нату придётся искать себе другое занятие. Отец, видите ли, Ната недолюбливает.
Паровоз на проходящей рядом железнодорожной ветке с шумом выпустил струю пара, и Джеймс подскочил от неожиданности. За первой струёй последовала вторая, и высокие ведущие колёса пронзительно завизжали, проворачиваясь на влажных и скользких рельсах. Надсмотрщик пролаял приказы двум неграм, и рабы пробежали вперёд, подсыпая под колёса песок для сцепления. Паровоз с натугой сдвинулся с места, волоча за собой длинную череду товарных вагонов. Адама и Джеймса обдало удушливым дымом. В топке паровоза горели смолистые сосновые дрова, и верх пузатой дымовой трубы был чёрен от густой жирной сажи.
— Как вы догадываетесь, я не случайно попросил вас о беседе с глазу на глаз… — неловко начал Адам, дождавшись, пока поезд проедет.
— Хотели попрощаться? — понимающе кивнул Джеймс.
Его ботинок просил каши. Иногда подошва подворачивалась, и тогда Джеймс спотыкался.
— Буду откровенен… — волнуясь, сказал Адам и замолк, обходя лежащую рыжей мокрой кучей якорную цепь.
— Война, — продолжил он, объясняя скорее себе, нежели Джеймсу, — должна быть приведена к скорейшему окончанию.
— Абсолютно согласен. — энергично мотнул головой Джеймс, — Абсолютно. Все мои молитвы об этом.
— Не могу описать вам, каких бедствий стоила эта проклятая война Югу, — ободрённый поддержкой собеседника, жарко заговорил Адам, — И мне страшно представить, что то же самое может однажды повториться на Севере.
— Аминь. — Джеймс понятия не имел, о чём толкует Адам.
Из камеры Кастл-Лайтнинг война представлялась почти выигранной конфедератами, особенно после рассказов переживших стычку под Боллз-Блеф везунчиков.
— Чем дольше длится война, тем больше мы теряем. Над нами смеются в Европе. Наш авторитет наиболее разумно и справедливо устроенного государства в мире падает всё ниже. — Адам болезненно скривился от бессилия выразить точнее то, что мучило его долгие месяцы.
За пристанями поезд набирал ход, колёса гремели на рельсовых стыках. Вырывающийся из трубы дым казался белым на фоне серого неба. Кондуктор запрыгнул на подножку служебного вагона, зябко передёрнул плечами и скрылся внутри.
— Война — наша катастрофа! Роковая ошибка! — выпалил Адам, — Она — вызов воле Господа, поймите меня правильно.
— Я понимаю вас. — осторожно произнёс северянин.
Джеймс верил, что вызов воле Господа — само существование раскольничьей Конфедерации, но высказывать вслух своё мнение постеснялся, чтобы не обижать нового друга, потому что Адам, чьи чувства были так близки и понятны Джеймсу, носил серый мундир этой самой Конфедерации. Как всё запутано, печально подумалось Джеймсу. Его товарищи по заключению в Кэстл-Лайтнинг открыто хвалились супружескими изменами, сквернословили, богохульствовали. Были среди них пьяницы, игроки, распутники, нарушители святости дня воскресного, люди, отмеченные всеми мыслимыми и немыслимыми пороками, но все они сражались за правое северное дело, в то время как Адам, совестливый и богобоязненный молодой человек, был мятежником.
Однако следующая фраза Адама заставила Джеймса усомниться в данном утверждении.
— К моему глубочайшему сожалению, я пришёл к выводу, что мир, окончательный и бесповоротный, возможен лишь в одном случае… — Адам помолчал и добавил твёрдо, — В случае окончательной и бесповоротной победы Севера. Вы мне верите?
