Арман, твердо помня свой урок, несколько минут после ухода майора молчал, притворившись смущенным, даже робким; затем он набрался храбрости и осмелился взять руку графини.
Графиня задрожала еще сильнее, но не отняла руки. Тогда Арман отважился встать на колени. Она подавила крик.
– Что вы делаете? – прошептала она.
– Я люблю вас… – проговорил Арман.
Госпожа д'Асти хотела подняться, вырвать у него свою руку, бежать… Но силы покинули ее, и магические слова «Я люблю вас», сказанные молодым человеком взволнованным голосом, заставили ее окончательно потерять голову.
– Уходите! – сказала она. – Уходите! Ради Бога!
Арман встал, поцеловал в последний раз ее руку и медленно вышел.
Госпожа д'Асти залилась слезами от стыда при мысли, что она, повинуясь голосу сердца, выслушивала признания Армана в двух шагах от постели, где лежал в агонии человек, имя которого она носила и которому она простила все. Когда Фульмен, которая, без сомнения, уезжала в это время по приказанию Дамы в черной перчатке, вернулась домой после продолжительной прогулки в карете, она застала госпожу д'Асти почти без чувств.
– Ах, дорогая, – прошептала графиня, беря руки Фульмен и сжимая их, – он должен уехать, или я погибла!
Ужас так ясно выразился в словах графини, что Фульмен была растрогана до слез.
«Бедная женщина! – сказала она себе. – Как она его любит!»
Графиня тотчас же написала Арману следующую записку.
«Друг мой!
Если вы меня действительно любите, то уезжайте или бегите от меня. Мой умирающий муж обязывает вас к этому, а я на коленях умоляю вас
Маргарита».Графиня вручила это письмо Фульмен, которая взялась доставить его молодому человеку; затем графиня прошла в комнату мужа и застала его лежащим без чувств. Быть может, он слышал, как молодой человек говорил его жене «Я люблю вас».
Фульмен отправилась к майору. В этот раз ее приняла сама Дама в черной перчатке. Тот, кто присутствовал при первом свидании этих двух женщин, когда они вызывающе смерили одна другую с головы до ног, а затем видел их у постели умирающего Гектора Лемблена и во время ночной сцены в саду, когда Фульмен хотела поразить кинжалом свою соперницу, был бы удивлен, увидав, что танцовщица с почтительной боязнью поклонилась Даме в черной перчатке.
– А! – сказала Дама в черной перчатке, протягивая руку, чтобы взять письмо. – Она пишет ему?..
– Да.
– Зачем?
– Чтоб он уехал.
– Это невозможно. Арман останется, и она снова увидит его.
– Ах! Неужели у вас нет к ней жалости, – с мольбою в голосе сказала Фульмен.
– А ко мне у них была жалость! – ответила Дама в черной перчатке.
– О! Будьте неумолимы к нему, у меня не хватит мужества защищать его… но… она!
– Вам известно, что с того часа, как граф умрет, она будет мне безразлична. Если Арман действительно любит ее, он может жениться на ней.
– Ах, – вздохнула Фульмен, – вы знаете, что он не любит ни графиню, ни меня…
– Он любит меня, не так ли?
– Увы!
Мстительница, которую ничто не могло тронуть, почувствовала внезапное волнение. Она взяла руку Фульмен и сжала ее в своих руках.
– Слушайте! Если я когда-нибудь буду в состоянии излечить Армана от его любви ко мне, то сделаю это ради вас… у вас благородное сердце!..
И Фульмен увидала, как в голубых глазах этой неумолимой женщины блеснули слезы.
«Ах! Как она, должно быть, любила!» – подумала актриса.
Фульмен вернулась к графине.
На следующий день в доме графа д'Асти была назначена консультация врачей. Консультантами были следующие лица: во-первых, известный парижский хирург, приехавший в Баден три или четыре дня назад; затем австрийский военный хирург, которого пригласили из Раштадта, где стоял австрийский гарнизон; наконец, двое баденских докторов, весьма известных, которые пользовали графа с самого начала его болезни.
– Господа, – сказал один из них, – рана, сначала нетяжелая и которая, как нам казалось, не должна была иметь других дурных последствий, кроме неизбежной потери голоса, в течение недели понемногу заживала. Лихорадка исчезла, края раны сблизились, пациент чувствовал себя хорошо и ночью спал по нескольку часов спокойно и не просыпаясь. Мой уважаемый коллега и я признали даже возможным в хорошую погоду и когда дневной жар немного спадает разрешить переносить графа на террасу.
Пока немецкий врач говорил, французский доктор и австрийский хирург внимательно исследовали больного.
– Действительно, – сказал доктор после долгого размышления, – странно, что состояние больного ухудшилось, вместо того, чтобы пойти на улучшение, и что он каждый вечер подвергается жестоким пароксизмам лихорадки, доходящим до бреда, тогда как рана его находится на пути к заживлению.
Он повернулся к графине, которая присутствовала на консультации, и сказал ей:
– Я начинаю думать, сударыня, что нервное возбуждение, в котором находится теперь граф и которое продолжается почти без перерыва, зависит скорее от какой-нибудь другой причины, чем от раны.
Графиня дрожала под взглядом доктора.
– Очевидно, – продолжал последний, – на него что-то очень сильно повлияло.
– Однако… доктор… – пробормотала графиня, – мой муж окружен вашими заботами… нашей привязанностью…
– Нет ли у него какой-нибудь тайной печали или серьезного душевного недуга?
– Однако, – возразил немецкий врач, который, сам того не сознавая, вывел графиню из затруднительного положения, – если допустить ваше предположение, доктор, то как объяснить спокойствие и хорошее состояние духа больного в течение первых восьми дней, хорошее настолько, что оно даже оказало благотворное влияние на состояние его раны.
– Кто знает, – возразил доктор, отстаивая свое мнение, – возможно, что потрясение случилось именно по истечении этих восьми дней.
– О, – возразил немецкий врач, – этого нельзя допустить! Графиня не покидала ни на минуту комнаты своего мужа. Она может подтвердить это…
Доктор бросил взгляд на графиню д'Асти. Бледность молодой женщины навела его на мысль о существовании каких-то обстоятельств, раскрывать которые он не считал себя вправе, и он перестал настаивать.
Доктора начали совещаться о новом способе лечения, прописали рецепты и удалились.
Несколько минут спустя после их ухода пришел граф Арлев, на этот раз один. Графиня д'Асти, услыхав звонок у входной двери, задрожала и только тогда вздохнула свободно, когда увидала, что дверь спальни затворилась за майором.
Майор поклонился графине и подошел к раненому. Граф д'Асти находился со вчерашнего дня в самом печальном состоянии. Он то впадал в страшный бред, то им овладевало какое-то физическое оцепенение и он закрывал глаза. С тех пор, как между Арманом и графиней возникли новые отношения, сознание к нему не возвращалось.
