— Я доволен, Шарп.
— Довольны, сэр?
— Моим назначением.
— Да, сэр. — по спине стрелка пробежал холодок, как у приговорённого к расстрелу, казнь которого всё откладывали и откладывали, но вдруг выдернули из каземата, поставили к стенке, расстрельная команда навела ружья на него и вот-вот раздастся «Пли!»
— Одиннадцать капитанов. Многовато для полка, не находите?
— Вам виднее, сэр!
Привычно ожидая поддержки, Уиндхэм посмотрел на майора. Тот уставился в пол и молчал. Полковник разозлился. Да и чёрт с тобой! Вперёд, через барьеры!
— Командование над лёгкой ротой примет капитан Раймер. Он в своём праве, он заплатил деньги. Надеюсь, вы понимаете это.
Шарп не отвечал. Лицо его было безучастно. Чего-то в этом роде стрелок и ожидал, но не думал, что это будет так горько. Раймер получил роту, потому что заплатил? Когда Шарп взял орла, Веллингтон назвал его лучшим командиром лёгкой пехоты во всей британской армии. Однако никакие личные заслуги не были в силах перебороть системы торговли патентами. Поступи Наполеон Бонапарт в эту армию, а не во французскую, он едва дослужился бы до капитана, вместо того, чтобы владеть полумиром. Будь проклят Раймер, будь проклят Уиндхэм, будь проклята вся эта дурацкая система! Шарпа охватила апатия, апатия и дикое желание бросить всю эту службу к чёртовой матери. Неожиданный дождь ударил в окно. Уиндхэм вытянул шею и стал похож на борзую, лежащую у его ног:
— Дождь!
Полковник повернулся к Колету:
— Мои одеяла сушатся во дворе. Могу я попросить вас, Джек, разбудить моего слугу.
Колетт выскочил из комнаты. Уиндхэм откинулся на спинку стула:
— Мне жаль, Шарп.
— Да, сэр. А что по поводу моего представления?
— Получен отказ.
Вот так. Расстрельный взвод нажал на курки, и лейтенант Ричард Шарп разразился невесёлым смехом, что заставил вздрогнуть Уиндхэма. Опять лейтенант!
— Что мне делать, сэр? Пойти доложиться капитану Раймеру?
— Нет, мистер Шарп. Ваше присутствие сделает двусмысленным положение капитана Раймера. Пусть всё утрясётся. Тем более, я дал вам задание.
— О, забыл, сэр. Я ответственный за баб.
— Не дерзите, Шарп! Есть правила, приказы, устав, наконец, которые регулируют жизнь воина. Поступаясь ими, мы открываем дорогу тирании и анархии — тем самым вещам, против которых и сражаемся! Вы понимаете это?
— Так точно, сэр!
По мнению Шарпа, все приказы, правила и устав придумывались только для того, чтобы привилегированная прослойка оставалась таковой и далее. Всегда так было, всегда так будет. Им овладело желание поскорее убраться отсюда и напиться вдрызг. Показать коллегам — лейтенантам (тому же Прайсу) как это следует делать по-настоящему.
Уиндхэм поиграл желваками:
— Мы идём в Бадахос.
— Да, сэр.
— Вы — старший из лейтенантов. Будет осада, появятся вакансии.
— Да, сэр.
— Кроме того, вы можете поменяться. — Полковник смотрел на Шарпа с надеждой.
— Нет, сэр.
В гарнизонах таких гнусных дыр, как острова лихорадки, всегда находились офицеры, готовые за деньги поменяться с нищим коллегой местом службы к игорным столам поближе, от нездорового климата подальше. Неизменные взятки делали подобный обмен почти законным. Но Шарп не собирался уезжать из Испании, по крайней мере, пока Тереза и Антония заперты в Бадахосе. Капли стучали по стеклу, а он думал о том, что вот также они падают на плечи всаднице, скачущей где-то там.
— Я остаюсь, сэр!
— Хорошо… — из тона полковника следовало как раз обратное, — У нас много работы. Надо навести порядок в обозе. Ещё, видит Бог, как нам нужны кирки и заступы. Займитесь этим!
— Ответственный за ослов, баб и шанцевый инструмент…
Уиндхэм поджал губы:
— Если вам угодно: да, мистер Шарп.
— Подходящая работа, сэр, для лейтенанта — перестарка.
— Смирение, Шарп! Смирение — главное качество хорошего солдата.
— Да, сэр!
Шарп опять засмеялся. Смирение! Обладай он им, ему не заткнуть бы пушки Сьюдад — Родриго, не пробиться сквозь улочки Фуэнтес де Оноро, не отбить испанское золото, не спасти жизнь Уэлсли, не провести голодных стрелков по вражеским тылам, не убить султана Типу! На этот раз Шарп хохотал от чистого сердца. Вне сомнения, он был плохим солдатом. Теперь он научится смирению и будет послушно водить солдатских жён на смотры, считать лопаты и крутить хвосты мулам.
— Сэр?
— Да?
— Просьба.
— Слушаю.
— Я хочу командовать Форлорн Хоуп под Бадахосом, сэр. Я знаю, что ещё рано, но хочу быть уверен, что в списке кандидатов моё имя будет первым.
Уиндхэм помедлил:
— Э-э, Шарп, вы несколько расстроены…
Шарп покачал головой. Не объяснять же человеку, искренне считающему кротость главным достоинством бойца, насколько ему нужно это повышение, а также то, что брешь — это повод проверить себя. Если он умрёт, никогда не увидев дочь, Антония, во всяком, случае, будет знать, что её отец погиб, пробиваясь к ней, и будет гордиться его мужеством.
— Мне это нужно, сэр!
— Это лишнее, Шарп. Вы и так получите следующий чин под Бадахосом…
— Вы поставите моё имя первым, сэр?
Уиндхэм встал:
— Подумайте хорошенько, Шарп. Не порите горячку. — он указал на дверь, — Всего доброго.
Шарп не замечал дождя. Он стоял и смотрел на крепость. Стрелок думал о Терезе. Он должен идти в брешь, не ради неё, не ради роты, а хотя бы потому что он — солдат и у него есть гордость.
Кто-то говорил ему, что смиренные наследуют землю. Может быть, но не раньше, чем на ней не останется ни одного солдата.
— Сержант Хейксвелл, сэр! Докладываю лейтенанту Шарпу, сэр, как положено, сэр! — каблуки щёлкнули, кисть взвилась в салюте, усердие читалось на дёргающейся жёлтой образине.
Шарп вернул приветствие. С момента его понижения в звании прошло уже три недели, но эта рана всё ещё кровоточила. Батальон смущённо звал его «сэр» или «мистер Шарп», и лишь Хейксвелл не упускал случая подсыпать соли. Шарп показал ему кучу на земле:
— Рассортируйте.
— Сэр! — Хейксвелл повернулся к рабочей партии из лёгкой роты, — Вы слышали лейтенанта! Шевелитесь, нас ждёт капитан.
Хэгмен, пожилой стрелок, лучший снайпер полка, прослуживший с Шарпом семь лет, хмуро ухмыльнулся своему бывшему командиру:
— Дерьмовый день, сэр.
Шарп согласно кивнул. Дерьмовый. Гадкая морось приостановилась, но едва ли надолго.
— Как жизнь, Дэн?
Немолодой стрелок скривился и посмотрел по сторонам, не подслушивает ли Хейксвелл:
