А она все не появлялась. Зато вместо нее прибежал под окно один из мальчишек и шмыгая носом, деловито потребовал:
— Дядьку, гонить гроши, прийшла ваша Анка!
— А ну не бреши… — Стус завертел головой, стараясь заглянуть дальше, чем позволяло окно. — Я казав, сюда привести!
— А я цо?.. Я казав. Так що гонить гроши, дядьку, а не то я полицианта скричу…
Мальчишка оказался тертый, и, чем сильней он наглел, тем больше беспокоился Стус. Марка, зажатая в кулак, была последней надеждой, и неизвестно, как бы все кончилось, если б не появилась сама Анька. Она торопливо шла вдоль стены, и Стус облегченно вздохнув, швырнул марку мальчишке.
— На, проваливай!
Мальчишка мгновенно исчез, а Анька, увидев машущущего из окна Стуса, спотыкаясь от спешки, подбежала и вцепилась в него.
— Ой, Збышечку, то що ж воно за лышенько?!..
— Шапку, шапку давай! — Стуса аж затрясло от нетерпения.
— Даю, Збышечку, даю… — Анька начала неловко проталкивать старую облезлую шапку между кромкой отбитого стекла и решеткой.
Ощутив наконец в руках твердый комок, Стус облегченно-сердито пробормотал:
— Я ж сказал, чтоб быстрее шла…
— Ой, Збышечку, та я розумию! — запричитала Анька. — Я ж полициантив глядела, их трое тута, а вси инши по городу бигають, ты скорише…
— Трое, говоришь? — Стус секунду подумал. — То добре… А ты кидай все, бижи до дому и зараз же у село до родичив.
— Ой, Збышечку, дорогенький! — Анка испуганно всплеснула руками. — А ты як же?
— Ну!.. — вызверился Стус. — Щоб тебе через пивгодыны в городи не було! Загинем инакше! Бижи, а я до твоих у село сам прийду…
Анка тотчас умолкла и, поминутно оглядываясь, засеменила прочь. А Стус, не глядя больше в окно, начал разворачивать спрятанный в шапке сверток. На пол полетело промасленное тряпье, и через секунду Стус повернулся к Вуксу, держа в руке заряженный наган-самовзвод.
— Ну, пан поручник, чи пан, чи пропал, вы як?..
— А ты что думал, я сдох? — лихорадочно сверкнув глазами, Вукс враз вскочил на ноги и вырвал у Стуса наган. — Я сам! А ты кричи!
Вид у поручика был решительный, движения стремительно-точны, и Стус, опасавшийся за исход полицейских побоев, сразу успокоился. Мгновенье бывший жолнеж как бы примеривался, потом с размаху кинулся на дверь и, закрывая спиной глазок, отчаянно заколотил ногой по железу.
— Ай-яй-яй!.. Рятуйте!.. Видпустить, пане поручнику!.. Рятуйте!.. Вбивають!.. Пане полициант, я житы хочу!.. Я все скажу, видчинить!..
Вопли Стуса подействовали сразу. Засов загремел, но Стус уперся каблуками и, не переставая орать, еще некоторое время удерживал рвущихся в камеру полицейских. Толчки снаружи стали мощнее, и, улучив момент, Стус отскочил в сторону. Дверь с грохотом распахнулась, и трое полицаев кубарем полетели на пол.
Одного Вукс сразу ударил револьвером в затылок. Второму, успевшему приподняться, Стус двинул сапогом «под дых», и, пока он корчился на полу, они с Вуксом навалились на третьего. Через минуту все было кончено, и Вукс, держа револьвер наготове, выскользнул в коридор. Стус, действуя как по наитию, выбросил грязный треух в окно, стащил с одного из полицаев мундир, подхватил валявшийся у двери карабин и опрометью бросился за поручиком.
Увидев на Стусе мундир полицианта, Вукс вызверился:
— На кой черт ты его натянул?
— А вы на себя гляньте, пане поручник! Воны ж вас измордовали, по улице не пройдешь. А так я за конвоира сойду…
Через пустовавшую дежурку беглецы беспрепятственно вышли во двор, потом в переулок и, еще не веря в свое спасене, забились в щель между домами. Где-то на северной окраине постреливали, и Стус, застегивая непослушными пальцами чужой, резко пахнущий табаком мундир, посмотрел на Вукса.
— Пане поручник, надо через главную…
Вукс молча кивнул и, сунув наган под рубаху, вышел на тротуар. Потом заложил руки за спину и, сбычившись, первым, как бы под конвоем Стуса, зашагал в ближайший переулок, который, если пересечь новопереименованную Герингштрассе, выводил их к ограде заброшенного парка старой графской усадьбы…
Перед тем как выйти на центральную, Вукс замедлил шаг, а Стус выждал возле угла, проверяя, не обратит ли кто внимания на их маскарад. Но пока все было благполучно, и они перебежали следующую улочку, отделявшую их от бывшей усадьбы Тарновского.
Беглецы стремились сюда из-за того, что панский парк позволял выйти на глухую окраину в стороне от основного тракта, вдоль которого вытянулось местечко. О там, чтоб спрятаться в самом Голобове, не могло быть и речи: едва полицаи узнают о побеге, они тут же перевернут вверх дном весь городок.
Кирпич парковой ограды уже начали растаскивать, и, маскируясь кустами, густо разросшимися вдоль остатков стены, Стус уверенно вывел поручика к заброшенной полевой дороге. Дальше густо чернели поля окрестных хуторов, а за дальним увалом виднелась спасительная гребенка леса.
Совсем обессилевший Вукс буквально свалился на обочину, а Стус, чутко уловив такое желанное бренчание сбруи, присел за кустом и, доотказа вытянув шею, попытался разглядеть, кто едет. На их счастье, тарахтевшая по дороге бричка оказалась селянской. Едва уяснив это, Стус гаркнул и, размахивая карабином, выскочил из засады. Разглядев полицейский мундир, возница тотчас осадил лошадей и покорно замер, ожидая самого худшего.
Похоже, хуторянин тоже пытался стороной выехать из городка, но Стусу было не до выяснений. Подхватив совсем обессилевшего Вукса, он вытащил поручика на дорогу и взвалил на повозку. Пока ошалевший дядька растерянно хлопал глазами, Стус прыгнул в бричку и бесцеремонно ткнул хозяина карабином.
— А ну паняй до лису, не то!..
Дважды повторять не пришлось. Дядька «загорлав» на коней, упряжка пошла вскачь, сухие комья застучали по передку, и лес на ближайшем увале стал быстро приближаться…
* * *
Наломав в ельничке лапника, Малевич удобно устроился на солнечном краю взгорбка, укрытом от ветра густым языком лещины. «Драгунка», приткнутая стволом к толстой ветке, была под рукой, петлявшая в распадке едва накатанная лесная дорога просматривалась чуть ли не на версту и, посвистывая от удовольствия, Малевич бездумно шевелил рукой нагревшийся за день коврик опавших листьев.
Внезапно под пальцами почувствовалось что-то твердое. Малевич перестал свистеть, разгреб подстилку и вытащил глянцевито-коричневый лесной орех. Примерно с минуту он сосредоточенно мял его в пальцах, потом улыбнулся, воткнул на прежнее место и аккуратно присыпал землей.
Малевичу вдруг представилось, как набрякнув за зиму сыростью, орешек по весне выбросит упруго-тоненький стебелек и через пару лет к этим высоким, посвистывающим на ветру кончиками ветвей зарослям присоединится еще один молодой кудряво-зеленый куст…
