Короче говоря, с мостом за спиной или без моста, к рассвету добрались мы до мельницы. Оттуда уже ясно слышалась отдаленная трескотня – это остатки наших аванпостов вели перестрелку с голландцами. При свете большого костра я увидел мельника с женой и четырьмя малолетними детьми – все были в исподнем и с беспомощным испугом глядели, как солдаты, выгнавшие их вон из дому, крушат двери и окна, укрепляют второй этаж и грудой наваливают обломки мебели, возводя из них подобие бруствера.
Пламя играло на кирасах и касках, дети рыдали от ужаса перед этими закованными в сталь чужеземцами, а мельник в буквальном смысле хватался за голову при виде того, как уничтожается все его достояние, и никого это не трогает, ибо на войне любая трагедия очень скоро превращается в зауряднейшее дело, а сердце солдата, очерствев, столь же мало отзывается на чужую беду, как и на свою собственную.
Мельница была выбрана доном Педро в качестве командного и наблюдательного пунктов, и наш полковник совещался с командиром валлонцев под сенью знамен и в окружении штабных. Время от времени оба поглядывали на отдаленное зарево – примерно в полулиге от нас горела деревня, где, судя по всему, накапливался для атаки неприятель.
Нас выдвинули еще немного вперед: роты во мраке двинулись под деревьями, шагая по высокой росистой траве, так что ноги у нас вымокли до колен. Приказ был – ждать и костров не жечь, стоять «вольно», но уж какая тут воля, когда человек в страхе и напряжении: время от времени, когда звуки боя приближались, в шеренгах начиналось шевеление, тревожные выкрики «стой, кто идет? » и тому подобное. Передовые запалили фитили аркебуз, и во мраке светлячками загорелись красные точки. Старослужащие все же опустились на влажную землю, используя каждую минутку затишья перед боем, а остальные не смогли или не захотели и зорко всматривались, чутко вслушивались в предрассветную темь, где-то и дело вспыхивала близкая стрельба.
Алатристе и прочие разлеглись возле изгороди, и я, на ощупь пробираясь к ним, в кровь расцарапал себе лицо и руки о какие-то колючки. Хозяин раза два окликал меня, чтобы убедиться – я рядом. Затем они с Себастьяном Копонсом взяли у меня свои аркебузы и велели запалить с обоих концов длинный фитиль на тот случай, если вдруг понадобится. Достав из мешка кресало и кремень, я под прикрытием изгороди добыл огня, хорошенько раздул его, запалил и осторожно опустил фитиль на какую-то деревяшку, с тем чтобы не промок, не погас и все бы могли им воспользоваться в случае необходимости. Потом присоединился к остальным, мечтая отдохнуть после перехода, а проще говоря – поспать. Мечте моей не суждено было исполниться. Холод страшенный, на мокрой траве, да и вообще в предрассветной сырости не больно-то поспишь. Пытаясь согреться, я, сам того не замечая, подполз к Диего Алатристе, который, скорчившись, сидел на земле с аркебузой на коленях, притулился к нему, почувствовал запах волглой грязной одежды, перемешанный с запахом кожи и металла – и капитан не отодвинулся, не оттолкнул меня, остался сидеть как сидел, и лишь потом, когда небо начало светлеть, а я – дрожать от озноба, повернулся ко мне и, не говоря ни слова, укрыл меня своей ветхой солдатской епанчой.
А едва рассвело, пожаловали голландцы. Их кавалерийские разъезды разметали наши полевые караулы, а через непродолжительное время двинулись сомкнутыми рядами и основные силы, явно намереваясь отбить мельницу, а стало быть, и дорогу, которая через Аудкерк вела на Бреду. Капитану Брагадо приказали поставить его роту рядом с другими на обширном лугу, окруженном деревьями и изгородями: с одной стороны – низкий берег канала, с другой – дорога, на обочине которой заняли позицию солдаты дона Карла ван Сойста; его полк целиком состоял из фламандцев, сохранивших католическую веру и верность нашему королю. Так что вместе мы покрывали пространство в четверть лиги по фронту, и разминуться с нами неприятель не мог никак. И, скажу вам по совести, зрелище было грандиозное – два замерших в строю полка, лес копий и развернутые знамена посреди, аркебузиры и мушкетеры на флангах, а по плавным всхолмлениям равнины движутся неприятельские колонны. В тот день на каждого из наших пришлось по пять голландцев, и, наверное, Морицу Оранскому, чтоб создать такой численный перевес, пришлось опустошить все свои мятежные провинции. Я слышал, как капитан Брагадо говорит:
– Клянусь жизнью нашего государя, жаркое будет дело, – а прапорщик Кото ему отвечает:
– Хорошо хоть, не подтянули артиллерию.
– Всему свой черед.
Из-под полей шляп, сощурясь, наметанным глазом глядели они, как все пространство перед фронтом Картахенского полка заполняется блеском кирас, наконечников копий, шлемов. Выдвинутый вперед взвод Диего Алатристе должен был прикрывать левое крыло полка огнем своих аркебуз и мушкетов: солдаты положили за щеку пули, обмотали вокруг левого запястья зажженные с обоих концов фитили.
За стрелками тесно – не далее локтя друг от друга – стояли копейщики и тяжеловооруженные, закованные в сталь от макушки до колен латники: первые держали оружие на плече, вторые покамест уперли в землю древки своих длиннющих – пядей двадцать пять будет – копий. Я расположился так, чтобы по первому зову хозяина подоспеть к нему и подать, что потребуется – пороха ли, свинцовых ли, весом в одну унцию, пуль или воды – и вертел головой, переводя взгляд с наступающих плотными рядами голландцев на бесстрастно-невозмутимые лица Алатристе и прочих: каждый стоял на своем месте, крутя усы, проводя языком по пересохшим губам, прикидывая, сколько шагов остается до противника, вполголоса бросая соседу ничего не значащее замечание или бормоча сквозь зубы молитву. Мне, взбудораженному ожиданием неминуемой схватки, ужасно хотелось быть полезным, и я подошел к Алатристе осведомиться, не надо ли чего, но он едва удостоил меня взглядом. Крепко уперев в землю приклад своей аркебузы, сложив на раструбе дула руки – вокруг левого запястья был обмотан фитиль, тлеющий с концов, – капитан внимательно всматривался в неприятельские колонны. Опущенные поля шляпы затеняли его лицо, поверх нагрудника из буйволовой кожи перекрещивались патронташ и красная, порядком вылинявшая и потускневшая перевязь со шпагой и бискайцем. Торчащие усы, орлиный профиль, обветренное загорелое лицо, которое от двухдневной щетины, покрывавшей впалые щеки, казалось еще более худым.
– Гляди налево! – предупредил капитан Брагадо, вскидывая на плечо свой эспонтон.
И в самом деле: слева между торфяниками и рощицей показались кавалерийские разъезды – высланная вперед разведка. Гарроте, Льоп и четверо-пятеро других без приказа шагнули вперед, приложились, прицелились и дали залп по еретикам, которые тотчас развернули коней и ускакали. По другую сторону дороги неприятель уже начал тревожить огнем наших соседей, а те весьма оживленно ему отвечали. Мне хорошо было видно, как многочисленный отряд голландских кирасир скачет в атаку – им навстречу, блеснув на солнце стальными наконечниками, склонились, будто спелая рожь под ветром, длинные пики валлонов.
