Кмитич с войском проявился внезапно, в начале марта, когда только-только пошли первые по-настоящему солнечные дни, плавящие снег и лед, а в весках, там, где все еще жили люди, запели «Гуканне вясны»:
Благаславі, маці,
Вясну гукацъ, у-у-у!
Вясну гукацъ…
Песни, призывающие весну, кажется, действовали. Снег уже первого марта значительно растаял даже здесь, на севере Литвы. Мягкую от влаги землю исполосовали веселые ручейки, покрыли плоские лужи. На таком бездорожье, казалось, трудно передвигаться большому войску. Но Кмитич как-то быстро успел, чтобы перекрыть Хованскому дорогу на родную Барань, которую московский полководец намеривался также спалить, уничтожив оружейные мастерские, знатные конюшни — гордость Кмитичей. Вероятно, и не Кмитич спас Барань, а именно весна, а точнее праздник ее скорейшего призыва. Ратники Хованского, кажется, все до единого заразились от своего воеводы мыслью, что все литвины — это колдуны, волхвы, и они могут заворожить, задурить и внести панику в ряды самых смелых воинов. Разведывательный отряд московитов оказался на окраине Барани, и уж точно бы вступил в нее, если бы не загадочная картина, открывшаяся изумленным хованским желдакам поздно вечером: молодые женщины или же девушки, запалив костер, разостлали солому на горке, сели на нее, и в притихшем вечернем воздухе все еще холодном и сыром разнеслось душераздирающее «у-у-у-у!». Девушки пели:
Благаславі, маці,
Вясну гукацъ, у-у-у!
Вясну гукацъ, цёплага лета,
Дажджа, у-у-у!
Дажадацъ.
Ой, вясна, вясна
Вясняна… у-у-у!
Московитам, припавшим за голыми ветками кустарника, слова песни, как и сама песня была практически не слышна, а вот завывание на припев они расслышали четко. От этого завывания их кровь холодела в жилах.
— Никак ведьмы! — сказал один своим товарищам.
— Точно, — кивали ему в ответ другие, — по нашу душу ворожат!
— Ну, их, к бесам! Айда, робяты, отсель! Дурное место! — испуганно дергал всех за рукав самый осторожный.
Ратники поднялись с колен и осторожно, испуганно оглядываясь на горку, где мерцал огонек костра и то и дело доносилось душераздирабщее «у-у-у!», удалились.
Ну, а девушки и сами не догадывались, что не только «гукали вясну» этим сырым мартовским вечером, но и защищали свое родное местечко от разорения. Пока…
К немногочисленному литвинскому войску Кмитича присоединились триста двадцать партизан под командованием Александра Сичко.
— Где Елена? — первое, что спросил у Сичко Кмитич, явно волнуясь.
— Не знаю, — покачал тот своей головой в волчьей шапке, — знаю только, что ранена она. Ее Плевако спас, заслонил собой от мушекета. Но в голову ей все равно пуля попала.
— Как она? — Кмитич побледнел.
— Судя по голосу, в здравом рассудке. Голос твердый. По крайне мере в те несколько минут, что я ее видел, до того, как десять человек переправили ее по мосту через Днепр, она не производила впечатление тяжело-раненной. Хотя лежала на носилках. Куда ее отряд ушел, то никто не знает. Даже я.
— И она ничего не передала мне? Быть не может! — взволнованно взмахнул руками Кмитич.
— Почему? Передала, — закивал головой Сичко, — сказала, чтобы не волновался и не думал о ней. Ее слова: «Пусть думает об этом волке Хованском». Вот и все, что Елена передала тебе, пане.
Лицо y Кмитича выражало всю бурю его эмоций и чувств. Наверное, поэтому Сичко улыбнулся и положил руку на плечо оршанцу:
— Да не кручинься ты так, пане! Жива твоя Елена! Если не убили сразу, то точно жива. Ведьмы так просто не умирают.
— Ведьмы? — почти испуганно взглянул Кмитич в глаза Сичко. Тот продолжал улыбаться:
— Ты не знал? Ну, оно и понятно. Любовь слепа. Мы все знали, что ты влюблен в Елену. Знали и то, что она ведьма.
— Не может быть, — покачал головой Кмитич.
— А вспомни, как мы преследовали отряд Чернова! Почему мы так быстро нагнали этих карателей? Да потому, что Елена на них ветер напускала да поломки их обозу ворожила. Завязала на веревке три узла, а потом, что-то нашептывая, эти узлы поочередно развязывала.
— Верно, — Кмитич провел ладонью по холодному лбу, — верно, помню. На коротком привале это было. Но…
Кмитич замолчал. Он в тот раз не придал значение веревке в руках Елены. Мало ли для чего нужна веревка! Может ремень порвавшийся у мушкета справить, или еще чего…
— Может она амуницию чинила? — спросил Кмитич Сичко, но тот, вновь улыбнувшись, покачал головой:
— Нет, пане Кмитич. И ведь ее чары подействовали. Помнишь ли, как наткнулись мы на брошенную пушку со сломанным колесом?
— Так, — кивнул Кмитич.
— Вот тогда я и Винцент, мы оба поняли, что сбила с дороги Елена этого Чернова, заплутал он от ее колдовского ветра.
— Точно, — кивнул Кмитич, — следы очень путались. Припоминаю…
Вот сейчас оршанский князь окончательно поверил этому бывшему студенту из Ковно. Кмитич вспомнил и то, что не носила Елена никаких нательных крестиков, а вот разнообразные языческие амулеты Кмитич видел на ней в изобилие. Правда, объяснял это все волчьей формой одежды Елены и ее партизан.
«Ведьма… Да какая мне в том разница! Я ее найду. Во что бы то ни стало!» — подумал Кмитич, кусая губы. Затем, осмотрев партизан, он спросил:
— Триста двадцать человек… Это все, кто остался?
— Так, пан, — грустно кивнул Сичко, — одних поубивало, другие раненными по хатам лежат. Трое по домам разъехались. А вот десять человек с Еленой ушли. И я хотел с ними, но Елена мне приказала принять командование отрядом и идти тебе на помощь. Вот и все. Нет больше отряда Багрова!
— Есть! — нахмурился Кмитич. — Не говори, Алесь, так! Мы теперь отряд Багрова! Ты Багров! И я тоже Багров!..
Хованский потирал руки.
— Ну, вот сейчас поквитаемся!
Петр же насторожился.
— Может отступим? Их тут много вокруг. Не в своей же стране, в конце концов…
— Никогда! — почти кричал Иван Хованский. — Я ждал этого момента целых полтора года! А вообще — все десять лет!
Март — коварный все же месяц. Как бы не гукали весну литвины своими веснянками, как бы не зазывали солнце и тепло, зима нет-нет да возвращалась. Вроде день обещает тепло и ласку, а потом вновь подует холодный ветер, а то и снег пойдет. Солнечный весенний день сменит морозный вечер, и наступит промозглая по зимнему ночь… Кажется, уже давно нет снега, а вот он уже падает на землю большими хлопьями, и вновь земля белым-бела. Вот солнце вновь обращает снег в воду, но очередной рассерженный ветер приносит новые снежинки… И все это напоминало Кмити-чу войну людей, его войну против Хованского, войну Литвы с царем Московии.
