Он расхохотался хрипло, истерически и сделал движение погладить, подбородок.
И Молиар, и его спутники сразу напряглись, рванулись к вождю вождей Но тут же обмякли, сникли. Они увидели, что рука Пир Карам-шаха, мертвенно бледная, слабая, упала на колено. Она даже не дотянулась до подбородка. Вождь вождей мог еще иронизировать, петушиться, но он предельно ослабел, выбился из сил. Те-перь все выжидали. Трещали сучья в огне, громко хрупали сеном ишаки, отогнанные от холода в тёмный угол пещеры. Пылающие светляки порхали в их огромных печальных глазах.
— Вы же выбрались из Мастуджа не без нашего содействия. И вот мы застаем вас здесь в этой роскошной уютной михманхане, — заговорил Сахиб Джелял. Он уже оправился от приступа «тутека» и немного отдохнул. — Вы с удобством расположились здесь. Вы первыми разожгли костер. Вы — хозяева. Мы позже вступили под кров пещеры — мы ваши гости. Что ж, будь хозяева и гости тысячу раз недовольны друг другом, они остаются хозяевами и гостями.
Никто, видимо, больше не хотел говорить. Все прислушивались к треску хвороста в очаге, к реву и завываниям бурана.
В глубокой нише, вырубленной бог весть когда в граните каким-то путешественником, теплился желтый язычок каменного светильника. Такой светильник в приютах путешественников обязательно есть и стоит здесь испокон веков, быть может, со времени Александра Македонского. Стоит он, заправленный маслом из кунжутного семени и ждёт странника, чтобы затеплиться огоньком и согреть души и сердца. А рядом стоит тыквенная бутыль с маслом. Тут же, на камне, припасены даже кремень и огниво. Так горы заботятся о людях.
— Бросьте! Гостеприимство Востока — чепуха, сказки, — чуть обнажив полоску жёлтых зубов, проговорил Пир Карам-шах. — Мы в состоянии войны. Я не отказался от войны.
Пока в разговор вступал один лишь Сахиб Джелял. Борода его просушилась и снова пошла кольцами, а сам он выглядел величественно и высокомерно. А такому вести переговоры очень к лицу.
— Винтовка, что у вас в руках, — война. Чирак вон тот, в нише, — светоч мира. Светильник возжигают хозяева гор. Они говорят: войны порождаются спесью и жестокостью. А что война перед вечностью?
— Хочу напомнить, — вкрадчиво заговорил доктор Бадма, — мы шли из темноты, а вы сидели на свету, как на ладони у нас. А что касается оружия, то оно у нас тоже есть. — Он провел пальцами по еще влажному, заиндевевшему дулу карабина. — Горы не прощают нарушителям обычая. На овринге не стреляют. Возмездие покарает того, кто нарушает закон гор.
Раздражение у Пир Карам-шаха все еще искало выхода:
— Хорош буддийский монах-миротворец с винтовкой.
— Отличный карабин, — и Бадма ещё раз провел пальцем по дулу. — Стреляет точно. Но вы стрелять не начнете. Вы считаете, что ещё многого не сделали в своей жизни. А если вы не начнете, не будем стрелять и мы.
— Жить хочется, а? — пискнул по-птичьи Молиар. Он никак не мог согреться.
— И ты здесь! — Очевидно, лишь теперь Пир Карам-шах разглядел и узнал Молиара. А тот схватился за оружие и воскликнул:
— Мсти сделавшему тебе добро!
— Осторожно! — остановил его Сахиб Джелял. — Даже вора называют «братец», если есть к нему дело.
— Отложим оружие! Спокойно! — властно проговорил Бадма. — Никто из нас не виноват, что дорога из Мастуджа в Афганский коридор одна-единственная. Мы с вами уже разошлись, и снова затевать драку нечего.
Поморщившись, вождь вождей слабым голосом протянул:
— Вам нужна тишина тайны. Начнется стрельба — и сюда явятся афганцы, и вы не попадёте на Памир, а вы идете на Памир.
Но доктор Бадма уже не слушал его. Он по обыкновению размышлял вслух:
— Такие люди, скажем, искатели приключений, любят жизнь. Очень любят жизнь. Господин Пир Карам-шах воображает себя сверхчеловеком, и ему очень жаль себя: какой артист погибает! И как! От случайной пули. На дне пропасти, среди камней. Брр! Значит, стрелять господину Пир Карам-шаху не хочется, да и бессмысленно. И первым он стрелять не начнет.
— Сущность обстановки ясна, — проворчал вождь вождей. — Но и вы стрелять боитесь. Вам невыгодно привлекать внимание кого бы то ни было. Вам ещё предстоит перейти Ваханскую долину, а это не просто.
Он говорил, но в его голосе звучала безмерная апатия. Казалось, если бы его сейчас подталкивали к пропасти, он едва ли оказал бы сопротивление. И даже память о страшной участи его гурков не заставила бы его бороться. Голова Пир Карам-шаха склонилась на грудь.
— Что ж! Так и будем сторожить друг друга всю ночь? — усмехнулся Бадма. — Мне лично это не доставляет удовольствия. Распорядитесь лучше. Этот ваш спутник очень горяч.
Пир Карам-шах что-то вполголоса сказал человеку в синей чалме, и тот нехотя положил винтовку рядом с собой. Из шерстяной тряпки, закутывающей нижнюю половину лица, захлюпало, забурчало:
— Издравству, худжаин зиофати! Встретились, значит!
В прореху между синей чалмой и тряпкой глядел знакомый глаз, черный, острый, злой. Бадма зябко шевельнул плечами.
— Куда, господии курбаши, путь держите? Опять в Фергану?
— Нет. Не в Фергану.
Он тихо хрипел. И стало понятно, что Кривом курбаши очень болен. Высокомерный потомок кокандских ханов заговорил на русском языке. Удивительно! Он заискивал перед доктором. Бесстрашный, свирепый, он боялся, дрожал за жизнь. Но что не сделает болезнь с человеком.
— Всех разговоров на дырявый пенни, — с трудом выдавил из себя, не поднимая головы, Пир Карам-шах. Он едва выговаривал слова, настолько ослабел от ли-шений. — Мы хотим уйти. Нам надо спокойно уйти, иначе...
Молиар взвизгнул:
— Вы и пикнуть не успеете!
Однако выглядел он совсем не воинственно.
— Прежде чем вы до нас дотянетесь, — бормотал вождь вождей,— кое-кто из вас отправится на тот свет... и прежде всего вот... очаровательная принцесса.
Сиплым лаем Кривой, видимо, хотел показать, что слова Пир Карам-шаха очень развеселили.
— Что вам пользы от мёртвой царевны?! — выпалил он.
— Не смей! — вскрикнул Молиар. Он заслонил собой Монику и смешно растопырил пальцы над костром. Пир Карам-шах даже не удостоил Молиара взглядом и, напряженно посмотрев на доктора Бадму, протянул:
— Что ж, давно мне следовало понять, что и вы, и этот Джелял, и даже он, — взгляд его, полный презрения, остановился на красном, потном лице Молиара,— что вы все не те, за кого себя выдаёте. Но принцессу-большевичку вижу впервые.
Он даже попытался изобразить на лице нечто вроде улыбки, но получилась только болезненная гримаса. С унылым любопытством он смотрел на разгоревшееся алым румянцем личико куклы, высовывавшееся из кудлатой шкуры яка, и бормотал:
