— Возьмите, вот мой дар…
Глухо звучал теперь хрипловатый голос Санджара. Наступило молчание. Тишина нарушалась лишь треском пламени факелов.
Молчание грозило затянуться. Санджар недоуменно пожал плечами. Он ждал, очевидно, рукоплесканий, приветствий.
Выручил комбриг. Он сказал внушительно:
— Отряд добровольцев товарища Санджара разгромил сегодня у кишлака Люглян банду, которая намеревалась напасть на правительственную экспедицию. Я пригласил товарищей поздравить доблестных джигитов.
Пожимая руку Санджару, комбриг брезгливо заметил вполголоса:
— А это уберите…
Подобие лесенки из развороченных камней вело к старой потрескавшейся очень низкой дверке. Когда она с надсадным треском поддавалась под толчком руки, за ней разверзалась темным провалом сырая яма, из которой в лицо посетителю ударял едкий угар с примесью запаха прогорклого масла, какой–то непередаваемой кислятины. Нужно было постоять немного, освоиться с темнотой, с затхлым воздухом, чтобы разглядеть, Наконец, почерневшее от дыма самоваров помещение с низким потолком, кое–как сложенным из жердей и истрепанных цыновок и поддерживаемым ветхими, грубо обтесанными бревнами. На глиняных возвышениях, покрытых разлезающимися кошмами, были беспорядочно разбросаны посеревшие от грязи одеяла. Пол в промежутках между возвышениями был даже сейчас, в жаркий день, мокрый и скользкий. По–видимому, он никогда не просыхал.
Встречали в этой чайхане не очень приветливо. Из всех углов и темных закоулков на посетителя устремлялись враждебные взгляды, слышались недвусмысленные ругательства. Кто–то скрипуче, надрывно кашлял, то и дело сплевывая…
Из–за самоваров прозвучал осипший голос:
— Чего надо?
Посетитель — немолодой, хорошо одетый горожанин — заметно вздрогнул и, слегка кашлянув, громко произнес:
— Салям алейкум! Как дети, как дом, как скотина почтеннейшего хозяина…
Не отвечая, из–за самовара выбрался скрюченный человек и заковылял на костыле к посетителю. С минуту он внимательно разглядывал его, потом, не удовлетворившись осмотром, еще резче повторил:
— Чего надо?
По–видимому, думая, что он попал не по адресу, гость слегка попятился назад, намереваясь выйти, но тут же спохватился и спросил вполголоса:
— Есть здесь чай?
— Нет, он остался на базаре.
— А где базар?
— В Гузаре.
Странный обмен бессмысленными фразами вполне удовлетворил хозяина грязной берлоги, и он, бросив коротко: «Заходите», заковылял через всю чайхану в дальний угол.
Посетитель шел за ним. По пути он успел заметить, что в чайниках и пиалах, стоявших прямо на паласах и кошмах, был отнюдь не чай, а мусалас, и что, судя по резкому запаху, здесь из чилима, ходившего по рукам, курили не табак, а анашу. Воспаленные лица, блуждающие взгляды, пьяный бранчливый говор, выкрики, непристойная ругань, — все говорило о том, что это не чайхана, а шарабхана — питейный дом.
Такие притоны существовали во многих городах старой Бухары, где официально мусульманская религия запрещала пить вино под страхом суровых кар и даже смерти. Эмират до последних дней своего существования оставался одним из наиболее прочных оплотов исламского благочестия. С особым рвением здесь соблюдались все установления в области поддержания «чистоты нравов». В каждом городе и в каждом квартале имелся свой мухтасиб — блюститель нравственности, который ежедневно в часы молитвы шествовал в сопровождении прислужников, вооруженных длинными палками, по улицам и базарам и следил за тем, чтобы правоверные аккуратно совершали намаз. Если кто–либо по легкомыслию или небрежности забывал свои обязанности перед аллахом, он получал от мухтасиба суровое внушение. Попавшийся же вторично, а это был, чаще всего, приехавший на городской базар невежественный дехканин, подвергался унизительному наказанию — получал десять–двадцать ударов палкой по голым пяткам. Если же мухтасиб со своей свитой натыкался на пьяного или хотя бы подвыпившего горожанина, дело кончалось обычно позорными колодками или клоповником. Нет нужды говорить, что состоятельные люди легко избегали наказания. Достаточно было, как говорили в то время, «сделать беременной руку мухтасиба», то есть попросту дать ему солидную взятку, и он становился слеп и глух и не замечал даже крикливых компаний пьяных «чапанде» — представителей золотой молодежи. Люди же, не имевшие достатка, старались не попадаться на глаза блюстителю нравов и находили прибежище во всякого рода шарабханах, машрабханах, нашанханах, куда мухтасибы не заглядывали, так как содержатели притонов откупались от них регулярной и увесистой мздой. Обычно, помимо виноградного вина–мусаласа и водки, в шарабхане любитель мог найти и наркотики: кукнар — настой из маковых головок, китайский опиум, анашу и прочее. Впрочем, больше всего здесь было бузы — водки из рисовой сечки. Пили ее, как правило, в горячем виде из больших деревянных чашек.
В такую шарабхану и попал посетитель. Опустив голову, он поспешно, насколько это было возможно, пробирался через комнату, стараясь не натолкнуться на сидевших и лежавших прямо на глиняном полу в проходах между нарами людей. Вдруг один из них поднялся и, пошатываясь, преградил ему дорогу…
— А, бай из всех баев, и ты сюда пришел? — он хрипло расхохотался.
Можно было разглядеть в темноте, что это был оборванец с просвечивающим сквозь лохмотья телом, всклокоченной рыжей бородой, опухшим лицом и волосатой головой.
Посетитель, не поднимая головы, глухо проговорил:
— Э, убирайся, отойди, чего тебе надо?
— Ха, бай, покури со мной анаши, хорошая анаша, — оборванец дрожащими руками судорожно тыкал в рот вошедшему мундштук чилима. Видя, что посетитель резко отстраняется от него, пьянчужка заорал: —Смотрите, какой господин! Он брезгует! А? Раньше он не очень–то пренебрегал мной. Я нужен был. Я с ним…
Поток слов был прерван внушительным тумаком подскочившего хозяина. Оборванец повалился на возвышение, чилим полетел в сторону, угли и горящий табак посыпались на кошму. Завоняло паленой шерстью. Близ сидевшие повскакивали, начали тушить…
Воспользовавшись суматохой, хозяин потянул гостя к крошечной дверке. Пройдя по низкому, темному коридору, они через такую же дверь проникли в большую комнату. Убранство ее было полной противоположностью обстановке шарабханы. Гранатового цвета текинские ковры, шелковые одеяла вдоль стен, тончайшей резьбы алебастровые полочки в нишах, резные столики на низеньких ножках, — все свидетельствовало о любви хозяина к удобствам и роскоши.
