Василий Ян - Нашествие монголов (трилогия)

Он добродушно сказал медведю:

– А ну-ка, Мишенька, покажи, как у нас в Новгороде козлы бодаются.

Медведь вскочил и с такой неожиданной стремительностью бросился к монголам, что они со всех ног пустились бежать по двору, а зверь погнался за ними, звеня вырванной цепью, под улюлюканье и хохот зрителей.

– Эй, Мишка! – закричал ратник. – Постой! Ступай ко мне! Покажи теперь, как ты любишь свою хозяйку!

Медведь остановился, повернулся и вперевалку подошел к Кирше. Став на задние лапы, он передние положил ему на плечи и розовым языком облизал лицо.

Толмач громко переводил слова дружинника. Монголы приседали от восторга, кричали «кху, кху!», а женщины на площадке хлопали в ладоши, заливаясь звонким смехом.

Олексич сделал знак дружинникам, и они увели медведя обратно к телеге. Жены Бату-хана сверху закричали: «Могут ли русские багатуры бороться с привязанным к столбу большим медведем?»

– Отчего не попробовать! А что получится – увидим! – сказал Олексич. – Эй, дружинники, отвяжите-ка Лешего и приведите сюда.

Вскоре огромный медведь неохотно приблизился к трону Бату-хана. Он был на двух цепях: одна прикована к ошейнику, другая – к широкому кожаному поясу. Шесть дружинников держали натянутые цепи, чтобы медведь не подошел к татарскому владыке слишком близко.

Леший сел, мотая головой и сильно сопя, вдыхая незнакомые запахи, и недоверчиво поглядывал на толпу маленькими злыми глазками.

Кирша подошел к медведю, ударил его по плечу и отступил на шаг.

– Эй, Леший! – сказал, ударяя медведя еще раз. – Зачем ты вчера моего барана задрал? Давай обратно!

Зверь недовольно зарычал.

– Ты зачем прошлый год обидел мою бабку? Зачем задрал ее петуха?

Медведь еще сильнее стал мотать головой, как бы отрицая возводимую на него вину.

– Ты что головой мотаешь, ровно отнекиваешься? – шутливо дразнил его Кирша. – Разве я не дело говорю? Давай бороться: кто победит – тот и прав. Покажи свою силушку, ведь ты нынче к новому хозяину переходишь. А ну-ка, вставай! – И ратник ткнул медведя концом сапога.

Медведь обхватил лапами ногу Кирши; тот схватил его за уши, и зверь оставил ногу. Он ловко поднялся на задние лапы и пошел, покачиваясь, на отступавшего ратника.

Вдруг он стремительно бросился на медведя и обхватил ремень на поясе. Страшным напряжением Кирша слегка приподнял медведя и, поддев плечом, сбросил на землю.

Медведь проворно вскочил и с диким ревом снова кинулся на Киршу. Толпа замерла.

– Еще хочешь бороться? – сказал Кирша. – Ну, теперь будем в обнимку.

Человек и медведь схватились крест-накрест и стали, раскачиваясь, топтаться на месте. Ратник наступал на медведя и вдруг быстрым неожиданным движением, сделав «подножку», опрокинул его на землю.

По толпе пронесся крик ликования. Вытирая катившийся пот, ратник спокойно отошел в сторону. Олексич тихо сказал дружинникам, державшим концы цепей:

– Теперь привязывайте его к столбу, а то он и впрямь задерет Киршу. Чую: серчать начал!

Дружинники оттянули цепи и намотали их вокруг столба. Медведь, упираясь и задрав морду кверху, недовольно ворчал. Оказавшись возле столба, он стал его царапать и трясти.

Бату-хан подозвал переводчика и что-то тихо спросил у него.

Толмач наклонился к уху Гаврилы Олексича:

– Наш великий джихангир очень доволен и хочет оказать милость тебе и твоим нукерам. Он спрашивает, чего жаждет твое сердце. – И еще тише добавил: – Проси прекраснейшую розу его сада, и он тебе ее отдаст.

Гаврила Олексич ему не ответил. Он быстро встал и, обратившись к Бату-хану, горячо заговорил:

– Великий хан! Я видел твою столицу, которая начинает расти и расцветать, как сказочный цветок. Здесь люди богатеют, а отъезжающие гости разносят по свету рассказы о величии и славе твоего имени. Но здесь же я увидел моих несчастных русских братьев. Они высохли от голода и непосильных трудов. Многие из них доживают последние дни. Ты можешь всех их сделать счастливыми, и они будут до конца дней молиться о твоем благополучии.

– Какие твои братья? О ком ты говоришь? – спросил Бату-хан, и брови его сдвинулись.

– Это наши русские пленные, которых твои храбрые войска пригнали из наших разоренных городов и селений. Отпусти их на родину!

Бату-хан молчал. Вдруг нежный голос прошептал:

– Исполни просьбу гостя, Саин-хан. Это принесет тебе счастье.

Гаврила Олексич поднял глаза. Возле Бaту-хaнa садилась на широкий трон, расправляя пестрое шелковое платье, его маленькая жена Юлдуз-Хатун, а за нею стояла красавица половчанка с цветком в зубах. Она теперь не смотрела на Олексича, а, опустив длинные ресницы, только слегка улыбалась.

– Хорошо! – сказал Бату-хан. – Разрешаю тебе собрать часть русских пленных. Ты сам же позаботишься, чтобы они спокойно добрались до своей родины.

– Великий джихангир! – прервал его одноглазый Субудай. – Вспоминаю твои слова: не ты ли хотел сделать особый полк из пленных?

– Я не забыл об этом, – ответил Бату-хан. – Но ты, храбрый батыр, обещай мне опрашивать каждого пленного: не хочет ли он вступить в особый тумен, который пойдет вместе с моими войсками на завоевание «вечерних стран». Каждый воин получит от меня и оружие, и одежду, и коня, а в битвах разделит славу и добычу наравне с моими батырами.

– Сегодня, великий джихангир, ты принес счастье не только моим русским братьям, но и мне.

– Ты будешь дважды счастлив, – ответил Бату-хан. – Вскоре поблизости от моего дворца для тебя будет поставлен шатер, в котором ты найдешь лучший цветок моего сада – Зербиэт-ханум. Вот она! – И он указал рукой на стоявшую неподалеку половецкую красавицу.

По окончании торжественного приема Гаврила Олексич подошел к молодому приветливому Абд ар-Рахману и спросил его:

– Не знаешь ли ты, пресветлый хан, что сталось с нашим старым воеводой Ратшей? Не вижу я его нигде.

Арабский посол не ответил и отвернулся.

– Князь новгородский Александр заранее послал его сюда, – продолжал Гаврила Олексич, – чтобы обрадовать наших пленных братьев, рассказать, что их не забывают, о них думают и шлют Бату-хану дары для их выкупа.

– Плохое я слышал, очень плохое! – прошептал Абд ар-Рахман. – Твой Ратша отказался выполнить волю Бату-хана, и за это джихангир повелел заковать его, и я даже не знаю, жив ли он еще.

Гаврила Олексич долго не мог добиться следующего приема у грозного повелителя золотоордынцев. Наконец однажды, поздно вечером, к нему в походный шатер, где он временно поселился, явились два запыхавшихся Батыевых сановника со своим писарем. Облаченные в парчовые халаты, они старались сохранить благообразный, степенный вид, перебирая янтарные четки. Долго не могли они отдышаться, сидя на пятках и вытирая лица концами скрученных матерчатых поясов. Видно было, что присланные выполняли какое-то ответственное поручение своего повелителя.