1943 года почти во все дома Северной Пальмиры подали электричество; а водопровод и канализация и вовсе были пущены в эксплуатацию несколько месяцев тому назад. А еще… Именно в этот день начался учебный год практически во всех ленинградских школах, которые (о чудо!) оказались обеспечены всем необходимым: и освещением, и топливом, и учебниками, и письменными принадлежностями.
Никто не спешил впускать их в квартиру, однако вскоре Альметьев все же смог различить далекие шаркающие звуки, четко указывающие на присутствие в квартире хозяина. Или кого-нибудь другого?
Ярослав повторно нажал на кнопку звонка.
Подействовало!
Дверь приоткрылась — и в образовавшемся проеме возникло давно не бритое лицо. Нет, не по причине пьяного загула или еще каким-то форс-мажорным обстоятельствам, а сознательно — следуя, так сказать, негласным требованиям подзабытого старорежимного этикета.
Борода аккуратно подстрижена, усы со всех сторон подбриты и, похоже, специально подкручены.
— Здравствуйте! — вежливо наклонил подбородок Яра.
— День добрый…
— Нам нужен профессор Мыльников, — продолжил наш главный герой, хотя, конечно же, с первых мгновений признал в вышедшем мужчине человека с подаренной Копытцевым фотографии.
— Берите выше — академик! Хотя и профессор — тоже правильно, — располагающе усмехнулся хозяин и сразу же… нахмурился, излучая абсолютную неприязнь ко всему окружающему миру (как выяснится позже, столь резкие перепады в настроении были визитной карточкой, как сказали бы сейчас — фишкой, этого многостороннего и очень талантливого человека). — Просто разные понятия…
— Знаю, — кивнул Плечов.
— А вы кто будете? — настороженно поинтересовался Дмитрий Юрьевич.
— Ваши коллеги. Из Московского университета, — спокойно, уверенно, с добродушной, как ему казалось, улыбкой на все внешне безобидное лицо, продолжил секретный сотрудник. — Плечов Ярослав Иванович и Альметьев Николай Петрович. Плюс Пашуто Прасковья Петровна, наш, так сказать, гид и проводник. Точнее, проводница, из местных.
— По какому поводу?
— Руководство университета направило, по согласованию с партийными органами. Говорят, еще до войны — весной 1941-го, вы подали в самые разнообразные инстанции ряд жалоб и прошений, касающихся несправедливого лишения гражданства ваших предков, мечтающих вернуться на Родину.
— Было такое, — равнодушно бросил академик, по-прежнему не открывая до конца дверь. — Но теперь все это уже не очень актуально: дед недавно ушел из жизни, так и не дождавшись прощения.
— Извините. Немного затянули с рассмотрением. Сами понимаете, какое время.
— Да-да… Война все-таки… Хорошо, отец еще жив; может, хоть его напоследок осчастливите.
— Будем стараться.
— Одного не могу понять: причем здесь вы, коллеги, ученые мужи?
— В одном из обращений содержалось мнение, что ваш отец может по доброй воле вернуть в Россию некоторые очень важные реликвии, так сказать, в обмен на лояльность советской власти.
— И что?
— У нас в университете, куда руководство компетентных органов обратилось за необходимыми разъяснениями, создали комиссию, так сказать, по возвращению культурных ценностей. Я ее научный руководитель, Николай Петрович — мой заместитель.
— Так вот на что вы повелись? Впрочем, как раз на такую реакцию я и надеялся. Что ж, заходите, дорогие товарищи…
Последние слова были произнесены с такой желчью, что наши герои несколько оторопели и долго не решались переступить порог квартиры.
— Проходите, проходите, пожалуйста; чувствуйте себя, как дома… — еще раз предложил Мыльников.
— Спасибо!
Плечов первым прошел в хоромы "бесноватого", по мнению археолога Рыбакова, философа и, не дожидаясь дополнительного приглашения, устроился на старинном мягком диване с деревянными подлокотниками, после чего жестом предложил остальным сделать то же самое.
— Ну-с, начинайте-с… — подначил Мыльников, нервно расхаживая взад-вперед прямо перед лицами незваных гостей и постоянно поглаживая при этом ухоженную бородку, что, следует признать, весьма негативно — раздражающе — действовало на психику пришедших, особенно Прасковьи, которой приходилось постоянно отвлекаться от всецело охватившей ее страсти — осмотра роскошных профессорских хором. Высокие потолки с лепниной, огромные окна, а мебель!..
— Значит, так… Во-первых, вам привет от Бориса Александровича, — тем временем на свой страх и риск предпринял "ход конем" Ярослав, не понаслышке знавший о серьезных расхождениях во взглядах двух ученых.
— Рыбакова?
— Так точно!
— С этого, молодой человек, и следовало начинать! — с неподдельным восторгом воспринял такой поворот событий владелец апартаментов. — Надеюсь, мы с ним, как прежде, относимся друг другу с должным уважением…
— Да… Но — признаюсь по секрету — иногда наш общий знакомый смеет не очень лицеприятно высказываться в ваш адрес. Хотелось бы узнать почему? — попытался с разгона выяснить истину Плечов, однако академик, слывший в научных кругах прекрасным психологом и даже психоаналитиком, физиогномистом, лишь равнодушно махнул в ответ рукой:
— Это только на официальных мероприятиях, в присутствии сами знаете кого, он клянет меня на чем свет стоит, а в приватных беседах — слушает, раскрыв рот, и слово вставить боится! А потом некоторые мои предположения вдруг вовсю обыгрываются в его научных трактатах…
— На Бориса Александровича это непохоже! — грудью стал на защиту репутации своего близкого, с недавних пор, приятеля тайный агент.
Друг — это святое.
Так он был воспитан.
Как и все тогдашнее поколение советских граждан.
— Плохо вы его знаете… — грустно вздохнул Дмитрий Юрьевич, наперед считав с лица нашего главного героя всю защитную аргументацию.
— А вот и неправда, — невзирая ни на что, продолжал гнуть свою линию Плечов. — Очень даже хорошо! Он честный и, что немаловажно, — прямой человек. Между прочим, из староверов, о моральных принципах которых вам должно быть известно.
— Это правда, — согласился Мыльников. — Еще наши родители тесно дружили. А я, если хотите знать, с его идейными наставниками по сто грамм пивал. С Юрием Владимировичем, Сергеем Владимировичем, Василием Алексеевичем…
— Академиком Готье, профессорами Бахрушиным и Городцовым? — понимая, что таким образом академик в очередной раз проверяет его на профпригодность, сделал необходимые уточнения Ярослав. Что важно — совершенно безошибочно.
— А труды самого Рыбакова вы читали? — не сбавлял напора Мыльников.
— Естественно.
— И как относитесь к его размышлениям о россоманах?
— Положительно.
— Смею вас заверить, что к такой трактовке этого научного термина Бориса подтолкнул именно я!
Дмитрий Юрьевич распалился до такой степени, что, казалось, вот-вот закипит от негодования. Секретному сотруднику даже захотелось полить его водой. Прямо из брандспойта, если б тот вдруг оказался под рукой, или хотя бы из уже работающего крана.
Однако поступить так Плечов, естественно, не мог. Не только по отношению к этому седовласому, умудренному опытом человеку, но и к любому другому — врожденная интеллигентность не позволяла. Более того, с каждым уходящим мгновением жизненная позиция академика вызывала у него все больше симпатии, понимания и даже… неподдельного восхищения!
Да, он имеет иную — альтернативную, — как говорят, точку зрения по многим вопросам современности.
Да, не гордится властью рабочих и крестьян.
Да, соблюдает ряд давно попранных законов и
