…
В тёмном хлеву его встретило лошадиное фырканье. Нашарив пучок соломы, Ратибор раздул огонь. Он специально взял из дому уголёк, а не горящую лучину. Открытое пламя видно издалека, и татарские дозорные вполне могут нагрянуть на огонёк. Только здесь, в хлеву, витязь позволил себе зажечь смоляной факел.
Серко и Игреня снова зафыркали, запрядали ушами. Ратибор воткнул факел в щель бревенчатой стены, так, чтобы было видно. Следовало осмотреть подковы, и вообще…
Кобыла вдруг тихо, жалобно застонала, и Серко ответил ей ржанием. Что такое?!
Ратибор стремительно подскочил к коням. Дрожащими руками ощупал вздувшееся брюхо кобылы. Та дёрнулась, снова тихонько застонав, и вдруг повалилась на колени. Нет!
Витязю самому вдруг неудержимо захотелось лечь на солому, так дрожали ноги. Лечь и не вставать. Не видеть, не слышать. Нет всего этого. Не может быть.
Нет и не может быть никаких татар, растекшихся по Руси, как невиданные адские мураши. Нет мёртвых весей, где на кусках войлока висят обломки дверей. Нет истерзанных баб, простоволосых, одетых в немыслимые рваные мешки. Нет обглоданных волками замёрзших трупов, тянущих скрюченные пальцы из снега. Нет надетых на колья забора младенцев.
И стоит у Прони-реки малый град Ижеславль. Куда бы он делся?
А Игреня уже валилась на бок. Серко снова тихо, жалобно заржал. Словно говорил: "Помоги, человек, ну что же ты?"
…
Она почувствовала беду, как только он вошёл в избу. Немой вопрос застыл в огромных бездонных глазах.
— Беда, госпожа моя. Игреня пала…
— Как?
Ратибор только вздохнул. Нельзя было глядеть в эти глаза её. Пусть бы ещё малость побыла в неведении…
Они пробирались к своей цели упорно, во мраке, как кроты. Ратибор даже усмехнулся. Кроты — существа беззаботные. Кротам не надо прятаться от татар. И самое главное, кроты не видят того, что приходится видеть людям…
Серко бесшумно встал, даже не зафыркал. Золотой конь, для тайной разведки цены ему нет. Ратибор не стал понукать коня. Встал — значит почуял что-то.
И тут впереди раздалось громкое рычание. Сомнений не было — волки. Грызутся серые твари из-за добычи, но как-то лениво. И нюх потеряли. Хотя да, Ратибор и княгиня находились с подветренной стороны.
Ратибор уверенно послал коня вперёд. Серко встряхнул ушами, заупрямился было — всё-таки волки — но доверие к человеку победило. Раз хозяин считает, что надо… Золотой конь. Другого бы не заставить. И ржал бы на весь лес, полоумно кося глазами, брыкаясь. Кони боятся волчьего духа.
Сзади всхрапнула Игреня. У кобылы выдержка не та, но впереди уверенно маячил круп Серка, и кобыла, не желая оставаться одна, пристроилась следом.
— Не боись, госпожа моя. Волки — это хорошо. Знать, татар близко нету.
Княгиня ответила не сразу. Усмехнулась горько.
— Дожили мы, Вышатич. Уж и волкам рады.
Они выехали на поляну. Ратибор всегда считал себя человеком стойким, но тут почувствовал, как рот наполняется вязкой, липкой слюной. Сзади сдавленно вскрикнула княгиня.
На поляне там и сям валялись полуобглоданные человечьи трупы. Волки, завидя их, лениво потрусили в лес. Ни люди, ни лошади их не заинтересовали. Охота была связываться с живым человеком, когда кругом полно мёртвых.
Ратибор соскочил с коня, непрерывно прядающего ушами. Серко зафыркал — лошадиной стойкости тоже есть пределы. Сзади топотала, беспокоилась Игреня.
Прямо из снега к нему тянулись скрюченные пальцы, словно прося чего-то.
— Ой, неужто русские люди?! Родные!!
Ратибор стремительно обернулся. Расслабился, нельзя так.
С высокой густой сосны сползало, трясясь, существо необычного вида. Витязь даже не сразу признал в нём человека. Обмотанное пучками жухлой подснежной травы, оно напоминало не то лешего, не то громадную ожившую мочалку.
— Родненькие… — человек оставил попытки слезть с дерева и рухнул в снег кулём. Видимо, не удержали руки-ноги.
— Ты кто таков, дядя?
Но человек уже потерял сознание.
…
— …Не стали нас рубить поганые. Раздели до нитки, даже лапти с онучами сняли. Я ему говорю — лапти-то вам зачем, окаянные? Помёрзнут люди в лесу нагишом. А нехристь знай смеётся — зверям, мол, одёжа не положена, так проживёте. И ускакали. Жива с Иваном ладились огонь добыть, да не сумели. Ну, сбились мы в кучу, ровно овцы, да только босиком по снегу недалече уйдёшь. Только тут меня надоумило снег грести, траву с-под снега вытаскивать да вязать. Люди, кричу, делай как я! Да никто уж не движется, сомлели. Ну и помёрзли все. А тут волки. Едва на дерево забрался…
Бородатый мужик трясся, закутанный в меховую полость, кою Ратибор использовал для спанья в снегу. Огонь разводить Ратибор не стал, темно ещё, да и место не очень… Хотя этому бедолаге сейчас всего нужнее огонь был бы.
И только тут до Ратибора дошло.
— Погоди. С тобой татарва по-русски говорил?
— Нет, господине. Это я малость по-ихнему понимаю. Я толмачом был у купцов, немало языков уразумел. Меня и поганые с собой возили, да я сбежал от ихней службы.
— Пошто сбежал?
Мужик посопел.
— Сил нету смотреть, как они над русским людом изгаляются. Нельзя служить царю Ироду, так в Писании сказано.
— Ты, стало быть, и грамоте учён?
— И не токмо русской, господин.
Цены нет такому человеку. И вот, поди ж ты, сидит на сосне, голый, спасаясь от волков. Ещё бы чуть, и конец. Вовремя подоспели.
— Как звать тебя?
— Кириллом окрестили. А прозваньем Синица. Я в духовные лица ладился, господине, да только попёрли меня…
— Дак ты расстрига никак?
— Так оно…
— За что расстригли-то?
— За прилюдное поношение иерархов церкви нашей святой, свершённое в пьяном и непотребном виде, господин мой. Токмо давненько было сие.
Однако что теперь делать? Бросать его тут на погибель нельзя никак. И с собой брать нельзя. Нет у них запасного коня.
— Возьмите… — робко попросил вдруг книжный человек, и такая мольба прозвучала в его голосе, что Ратибор закашлялся. С чего бы? — Возьмите, добрые люди. Не буду я вам обузой тяжкой. Княгиня-матушка…
