как полагают, связан с Аполлоном Ксанфским, встречается на всех видах ликийских монет, и, видимо, можно считать, что вокруг центрального храма солнечного бога образовалось нечто вроде священной амфиктионии [117].
На внутреннюю жизнь Ликии в персидский период оказывали влияние два основных внешних фактора – иранское и эллинское влияние. Конечно, невозможно выделить то или другое из немногих остатков, которые мы теперь можем обнаружить. Иранское влияние видно в одеждах ликийских князей, как они фигурируют на памятниках, и в именах (Гарпаг, Артембас, Митрапат), которые носят некоторые из них. Эллинское влияние, с другой стороны, просматривается в имени царя Перикла и в свидетельствах памятников: некоторые из них, такие как монумент Нереид, являются работой аттических мастеров, а другие показывают стиль, сочетающий местные и греческие элементы.
Между завоеванием Малой Азии персами и приходом Александра мы можем выделить четыре фазы ликийской истории. Первая – это подчинение власти Ахеменидов. Сопротивление ликийцев в самом начале было самозабвенно-героическим: одно отчаянное сражение против значительно превосходящих сил, а затем самоуничтожение целого народа Ксанфа, за исключением восьмидесяти семей, которые в то время случайно оказались в отлучке [118]. После этого им пришлось платить дань в сокровищницу Великого Царя и отдавать своих юношей в персидскую армию. Вторая фаза начинается с операций Кимона в Малой Азии (466 до н. э.), посредством которых персидское господство в этих регионах было подорвано. Теперь Ликия сбросила персидское иго и вошла в лигу, в которой председательствовали Афины [119]. Сколько продолжалась эта фаза, точно неизвестно. В 446 г. ликийцы все еще платили дань Афинам [120]; в 430 г. началась третья фаза: на ликийцев, как на недружественный народ, совершил набеги афинский флотоводец Мелисандр [121]. Насколько ликийцы в этой третьей фазе снова подпали под влияние персов, насколько им удалось получить независимость как от Персии, так и от Афин – решить невозможно. В 380 г. оратор Исократ заявил (довольно неточно), что над Ликией никогда не было персидского владыки [122]. Именно в этот период мы видим попытки сына Гарпага и царя Перикла собрать Ликию под своей властью. Эта третья фаза завершается тем, что ликийцы (возможно, под руководством Перикла) вместе с сатрапами приняли участие в большом мятеже против дома Ахеменидов. Мавсол, карийский династ, который предал конфедерацию, получил от персидского царя приказ добавить Ликию к его владениям. Это ему сделать удалось, и четвертой фазой стала аннексия Карией [123].
В IV в. до н. э. карийцы находились в полузависимости от персидского царя. Ими управляла династия местных князей, которые, однако, были признаны сатрапами империи. Верность этих князей ахеменидскому царю колебалась; Мавсол сначала присоединился к мятежу сатрапов, потом, в 362 г. до н. э., дезертировал. Однако карийцы уже не были племенем сражающихся варваров, которых можно было два или три века назад отличить от греческих наемников по большим гребням. Именно на их побережье находились некоторые из блистательных греческих городов – Милет и Галикарнас, – и старые карийские города внутри материка более или менее сами приняли характер греческих. Они, вполне возможно, образовали федерацию, религиозным центром которой был храм Зевса Хрисаора. И все эти карийские города, судя по всему, питали эллинские надежды на автономию; иго своих собственных князей они считали весьма тяжким, и Мавсол жил в паутине заговоров [124]. Однако и князь, и народ были открыты влиянию эллинизма. Декреты города Миласы написаны по-гречески; Мавсол, которому удалось распространить свою власть на греческие города побережья и сделать своей столицей Галикарнас, был погребен в Мавзолее, спланированном и украшенном Скопасом и другими величайшими греческими скульпторами [125].
Отрезанное варварскими народами как от северного, так и от южного побережья Малой Азии, правление персидского царя ограничивалось полоской земли, проходившей по внутренней части полуострова. Каппадокийское плато, две фригийские провинции и Лидия – вот единственные территории, где выполнялись приказы из Вавилона, и даже здесь были области, такие как мисийские холмы, куда власть персов проникнуть не могла [126]. Помимо каппадокийских крепостных, лишь лидийцы и фригийцы, ставшие теперь племенем мирных скотоводов, рассеянных по бедным деревенькам [127], хотя их имя некогда было величайшим среди народов этой страны, – только они были полностью раздавлены завоеванием Ахеменидов. Но хотя власть царя простиралась и на Лидию, его господство над западным берегом было непрочным и ограниченным. Здесь его власть встретила не варварские племена, но препятствие во многих отношениях более страшное.
Азиатские греки
Вторая трудность, с которой постоянно сталкивались персидские правители в Малой Азии, состояла в том, что значительная часть побережий была занята греческими городами. Это был фактор, который сам по себе создавал проблему для любой державы, надеявшейся править Азией. При любых обстоятельствах эти эллины, с их врожденной ненавистью ко всему, что сдерживало суверенную автономию каждого города-государства, с их застарелой убежденностью в превосходстве собственной культуры, должны были встать колом в горле азиатской монархии. Однако, предоставленные самим себе, эти города можно было прижать рукой столь длинной и могущественной, как у царя. Здесь, однако, в игру вступало обстоятельство, которое опасно усложнило проблему. По ту сторону моря и на промежуточных островах свободные греки устроили свои мореходные республики. Так что, с одной стороны, у азиатских греков за спиной были родичи, к которым они могли обратиться, с другой стороны, свободные греки видели, что для них всегда открыта дверь в любой момент, когда они захотят начать атаку. Удерживать берег против союза греков, которые на нем жили, и греков, которые приходили туда извне, – бойцов лучших, чем любые, которых мог призвать любой азиатский монарх, – очевидно, было невозможно. В безумии Ксеркса, когда он собрался раздавить европейскую Грецию, была своя система: это был способ самозащиты. Именно на это указывают события, последовавшие за великой катастрофой. В дни владычества Афин в V в. до н. э. персидскому царю пришлось даже примириться с унижением: ему не позволяли посылать свои войска в пределах определенного расстояния от его собственного берега, а также военные корабли к западу от Боспора или Хелидонского мыса [128].
Затем войны Афин и Спарты подали царю мысль: ведь есть более удобный способ изолировать азиатских греков – разыгрывать карту одного греческого государства против другого. И грубый эгоизм Спарты, наконец, помог этому плану осуществиться. После Анталкидова мира (387–386 до н. э.) персы вернули себе владение западным берегом Малой Азии, и он продолжал оставаться под их властью невозбранно до прихода Александра.
Мы очень мало знаем о положении греческих государств под властью Ахеменидов, о том, насколько нормальному функционированию каждого политического организма мешала верховная власть. В общем и целом, города, скорее всего,
