– Позволь мне высказаться, солнцеподобный! – раздался голос Тутмоса.
Оторвавшись от размышлений, фараон милостиво кивнул.
– Говори, эрпатор.
– Ни для кого не секрет, – поклонившись отцу и присутствующим, начал Тутмос, – что служители храмов обрели в последнее время огромную власть. Уже даже Солнечный Гор, наш фараон, не может считать себя Верховным служителем культа Ра, ибо жрецы фактически лишили его такой возможности. И, думаете, каким образом?! – По залу пробежал ропот. – Я вам отвечу: в сокровищницах храмов хранятся несметные богатства, которые пополнялись столетиями, и жрецы мнят себя теперь равными богам! Более того, именно благодаря этим сокровищам они властвуют над душами египтян, поскольку, в случае надобности, всегда могут купить их преданность! Я считаю, что в самые кратчайшие сроки следует провести ревизию храмовых земель и все обнаруженные излишки объявить собственностью казны.
Аджеб и несколько сановников переглянулись и явно занервничали: похоже, последние слова эрпатора окончательно вывели их из равновесия. Верный фараону чати Хану, стоя чуть в стороне от остальных, внимательно наблюдал за происходившем в зале и, судя по всему, давно уже определил, кого из чиновников уверенно можно отнести к сторонникам Верховного жреца.
Начавшееся рано утром заседание государственного совета продлилось до полудня, после чего фараон объявил о его окончании и распустил чиновников. Сам же отправил слугу за Эйе.
* * *
Эйе с самого утра пребывал в волнении: чем закончится государственный совет? Примут ли советники и чиновники предложение фараона? Распознает ли повелитель сторонников Ранеба? Не в силах унять нарастающие тревогу и беспокойство, жрец распластался подле священного алтаря, и в тиши храма зазвучала его молитва Осирису о снисхождении и помощи фараону:
– О, великий Осирис, потомок могущественного Ра! О, повелитель царства мертвых! Помоги фараону Аменхотепу! Ибо тебе как никому другому ведомо, что такое предательство… Не дай предателю Ранебу сохранить и упрочить и без того огромную власть над соотечественниками!..
Слуга фараона, войдя в священный зал и увидев распластавшегося ниц жреца, робко произнес:
– Прости меня за вторжение, о, жрец! Фараон желает видеть тебя…
Эйе встрепенулся, поднял голову и спросил с придыханием:
– Совет завершился?
– Да. Я видел, что все вельможи покинули зал, в котором обычно проходят заседания советов.
– Хорошо, можешь возвращаться во дворец, – сказал жрец, успокаиваясь и поднимаясь с пола. – Передай владыке, что я скоро прибуду к нему.
Юноша невольно ощутил преклонение перед этим сильным и умным человеком. Слуга был достаточно смышлёным пареньком, ничто не ускользало от его цепкого взгляда и чутких ушей: часто во дворце до него долетали обрывки фраз, небрежно брошенных царедворцами. Многие из них прочили Эйе, жрецу Осириса, огромную власть и безграничное доверие фараона.
Да уже то, сколь ловко Эйе устроил брак своей дочери, красавицы Нефертити, с младшим сыном фараона, наглядно свидетельствовало о его дальновидности, предприимчивости и недюжинных способностях.
Слуга почтительно поклонился жрецу и нехотя покинул прохладу храма, сменившуюся за его стенами душной жарой Инебу-Хеджа.
* * *
Эйе сменил тунику, нацепил сверху массивное золотое ожерелье, застегнул на руках золотые браслеты, усыпанные драгоценностями.
Храм Осириса находился сравнительно недалеко от дворца, но, дабы не проделывать весь путь пешком и не дышать раскаленным воздухом, жрец предпочел оправиться к фараону в паланкине, причём, как и подобает лицам его сана, в окружении небольшой свиты.
Слухи о том, что произошло на государственном совете, буквально переполняли дворец. Сановники собирались группами по несколько человек и бурно обменивались мнениями. Лишь немногие, напротив, предпочитали хранить молчание и ни коим образом не комментировать последние события: кто знает, чья чаша весов перевесит в скором будущем? А за излишнюю разговорчивость можно, как известно, поплатиться не только своим положением при дворе…
Когда Эйе появился в центральной галерее, ведущей от дворцовых ворот, царедворцы, наслаждавшиеся её прохладой и приятной беседой, моментально притихли. Сам же жрец не обратил на них ровно никакого внимания: молча, прошествовав мимо с гордым и независимым видом. Стоило, однако, ему скрыться во внутренних дворцовых покоях, как вельможи вновь оживились. Переключившись, правда, уже на другую тему: неужели фараон вызвал Эйе, чтобы в приватном порядке обсудить с ним итоги государственного совета?
Эйе застал фараона восседавшим на стуле с высокой резной спинкой за рабочим столом. За спиной его маячили юный нубиец с опахалом и писарь (он же – хранитель печати). При появлении жреца Аменхотеп повелел обоим удалиться, гостю же жестом предложил занять место напротив. Жрец поклонился и неспешно расположился на указанном стуле: высокая спинка показалась ему весьма неудобной.
Неожиданно фараону вспомнились слова жены Теи: «Эйе умен и прозорлив. Думаю, ему можно доверять… Да и Нефертити, эта хрупкая кошечка, похожая на статуэтку из золотистого оникса с алтаря богини Баст, вся в него. Вот увидишь: она ещё себя проявит! С лучшей, разумеется, стороны… Её сестра Мутнеджмет тоже не столь проста, какой кажется поначалу. Вместе со своим мужем Хоренхебом[52], Хранителем гардероба нашего младшего сына, они мало говорят, зато внимательно слушают…»
– На сегодняшнем совете было принято решение передать часть храмовых земель казне. А также увеличить размер взимаемых с храмов податей, – без долгих предисловий приступил Аменхотеп к изложению сути дела. – Второй советник Аджеб и несколько менее высокопоставленных сановников недвусмысленно выказали свои опасения по поводу принятого решения. Выражаясь точнее, они явно были настроены против него…
– Что конкретно беспокоит тебя, о, Солнечный Гор? – вкрадчиво поинтересовался Эйе. – Решение уже принято, к тому же тебе удалось выявить в своём окружении приспешников Ранеба. Думаю, теперь дело за Хану и Джером: уж они-то найдут для изменников место в темнице…
– О да, благо они того заслуживают. Особенно, на мой взгляд, второй советник Аджеб. Столько лет я доверял ему, а он!.. Жалкое подобие Сета! – Найдя в себе силы сдержать захлестнувший его гнев, фараон продолжил уже спокойнее: – Я хотел обсудить с тобой, Эйе, отнюдь не участь приспешников Ранеба. Меня более беспокоят возможные последствия сегодняшнего решения. Сам знаешь: власть Ранеба над умами и душами египтян слишком велика…
