Бонифачо окинул взглядом город. Виченцианцы контролировали только обращенную на графа часть стены. Солдаты смотрели на фламандцев, в количестве двадцати человек в страхе бегущих прочь. Великан раскачивался в седле. За спиной его был ров. А также конница Виченцы. С удовольствием граф наблюдал, как неизвестный родич Ногаролы мрачнеет, видимо мысленно подсчитывая оставшихся в живых падуанцев. И ведь их действительно осталось немало. Несмотря на то что падуанцы, как, впрочем, им свойственно, изначально были неорганизованны, а теперь и вовсе рассыпались по склонам холмов, их численное превосходство не вызывало сомнений. Пожалуй, великан сочтет за лучшее убраться. Граф дождется, когда великан отдаст приказ к отступлению, затем примет на себя командование, раздавит людей Ногаролы, захватит центральную часть Виченцы и отпразднует победу.
Однако Сан-Бонифачо не дождался такого приказа. Он видел, как у ног коня приплясывает пес. Он видел, как великан встает в стременах и срывает с головы шлем. Закатное солнце словно пожаром охватило голову великана, осветило прекрасное и страшное лицо. Даже те, кто никогда не бывал в Вероне, поняли: перед ними Кангранде делла Скала, легендарный Борзой Пес.
Винчигуерра да Сан-Бонифачо кожей почувствовал, что Пес, сверкающий своей пресловутой улыбкой, остановил взгляд на нем.
«Да он меня провоцирует! Он бросает мне вызов! Глупец! Неужели он не понимает, что мы в большинстве, да еще в каком!»
Будто прочитав мысли графа, Кангранде поднял булаву. Тысяча глоток разразилась возгласами одобрения. Тысяча? Но ведь виченцианцев было не более трех сотен! От их воплей у графа заложило уши. Солдаты, что выстроились за спиной Бонифачо, отступили, лошади испуганно заржали. Граф не понимал, кому принадлежат голоса.
— Боже! — взвыл Понцино. — Смотрите! Смотрите! Откуда они взялись?
Граф перевел взгляд на Виченцу, и сердце его упало. По всей длине стены, окружавшей Сан-Пьетро, по всей длине той самой стены, что он штурмовал еще утром, алым отливали сотни шлемов. Множество рук натягивали тетиву — но не арбалетов, а тисовых луков.
Значит, непонятно каким образом армия Скалигера все-таки пришла. Хуже того, Скалигер вооружил своих солдат, вопреки указу императоров, королей, рыцарей и церкви, большими луками. Это было нарушение рыцарского кодекса, это было политическое самоубийство. Это был конец.
Однако граф не стал на чем свет стоит проклинать Скалигера, чтобы выпустить пар. Граф занялся расчетами. Стрела, пущенная из лука, пролетает втрое большее расстояние, чем стрела, пущенная из арбалета. Пес привел не армию, о нет. Он привел саму смерть, готовую воплотиться в граде стрел.
Скалигер испустил леденящий душу бессловесный крик. Понцино вздрогнул. Он принял крик за собачий вой — не мог человек издавать такие звуки. Бахвалясь, Кангранде отбросил свой шлем. Все так же стоя в стременах, он потянул поводья вверх и пришпорил коня. Конь пустился галопом. Булава в шипах готова была крушить врага. За Кангранде, будто влекомые не его приказом, а неведомой силой, мчались всадники. Бонифачо слышал их рев — рев хищников, жаждущих крови.
И тут Сан-Бонифачо все понял. Нет, не отвага, не доводы рассудка и уж тем более не знание тактики ведения боя помогали Кангранде. И кодекс рыцарской чести был здесь ни при чем. Вспышка безумия, бросающего вызов разуму, мысли, жизни, — вот что это такое. Это бессмертие, как его понимают люди, единственное доступное человеческому пониманию бессмертие. Кангранде казался своим солдатам сверхчеловеком, ангелом смерти, спустившимся на землю за кровавой жатвой.
— Они этого не сделают… — промямлил Понцино.
Уже понимая, что худшее свершилось, граф отвечал:
— Еще как сделают. Уже сделали. Вперед!
Вокруг них отступали. Отступали трезвые, пьяные, храбрые, трусоватые. Никто не мог вынести бегающих глаз командиров, спешащих укрыться среди своих солдат. Армия дрогнула. Солдаты видели, что фламандцы, обласканные жестоким Асденте, бегут так, словно за пятки их хватает сам дьявол. Солдаты видели лучников на стенах Сан-Пьетро. А теперь они видели еще и этого великана, ужасного, кровожадного Кангранде — не человека, а самого Марса, бога войны.
И падуанцы не выдержали. Огромная армия рассыпалась на кучки перепуганных людишек. На бегу они бросали награбленное, теряли оружие, припасы и снаряжение. Все это добро попадало в канавы и в реку Баччилионе; солдаты спасались.
Граф Сан-Бонифачо не стал медлить. Также отбросив нагрудник с фамильным гербом, он поворотил коня и заколотил пятками ему в бока. Схватив поводья лошади опешившего подесты, граф потащил ее за собой. Понцино быстро пришел в чувство и, не теряя времени, стал срывать с одежды знаки отличия, по которым в нем можно было распознать врага Кангранде. Впервые за целый день подеста не думал о собственной чести. Он думал исключительно о собственной жизни.
Пьетро никак не мог приноровиться к шагу лошади в полном боевом снаряжении. Прежде ему не доводилось ездить на боевых конях; к тяжелым конским доспехам нужно было привыкнуть. Даже стук копыт по булыжникам казался ему странным. Пьетро взглянул на копыта ближайшей к нему лошади и увидел, что они подкованы островерхими гвоздями. Юноше стало не по себе; он плотнее устроился в седле.
Пьетро понятия не имел, откуда взялись лучники, зато знал, что они спасли ему жизнь. Кангранде бросился в наступление, Пьетро инстинктивно последовал за ним. Теперь Пьетро ехал по полю, окруженный друзьями, и себя не помнил от ужаса и гордости.
Кангранде был впереди. Горстка пылких падуанцев, надеясь, вероятно, снискать себе славу в веках, убив вражеского предводителя, оторвалась от убегавших товарищей. Завидев пятерых всадников, скачущих ему навстречу, Кангранде испустил радостный крик и пришпорил коня.
— За ним! Скорее! — воскликнул Монтекки.
Пьетро старался пустить лошадь галопом, однако без шпор у него ничего не получалось. Он молотил пятками в мягких туфлях по бронированным бокам, но ему самому было гораздо больнее, чем лошади.
Падуанец, наименее помятый недавним бегством, схватил копье наперевес и скакал на несколько шагов позади командира крохотного отряда. Кангранде, пожалуй, увернулся бы от удара командира — но только чтобы напороться на это копье.
Кангранде слегка забрал вправо, шлема на нем не было. Он улыбнулся, на мгновение показав свои великолепные зубы, затем свистнул.
Падуанцы восприняли свист как оскорбление и заскрежетали зубами.
Кангранде наклонился в седле, освободился от стремян и сбросил туфлю с правой ноги прямо в грязь. Затем рывком поставил ногу на седло, вывернув колено, и сел на собственную правую пятку.
