— Красота да и только, — вымолвил Кусков, с интересом смотревший во все стороны.
— Так, так, — согласился Шергин. — Такой красоты вряд ли где в городах сибирских ещё встретишь. Поверь мне — я ведь почти во всех здешних городах побывал.
— Я верю, Степан Лукич. Как не поверить, видя диво такое…
…Когда подъехали к торговой площади нижнего посада, окружённой лавками, амбарами и домами, сгрузили с подвод и снесли весь привезённый товар в один из амбаров, Шергин отпустил по домам всех своих помощников, а потом подошёл к Ивану.
— Ну что, друже, пошли и мы с тобой, — довольным голосом сказал Шергин.
— А куда, Степан Лукич? Мне ведь на постоялый двор надобно топать. Скажи-ка, где он тут у вас.
— Э, нет, Иван. Сегодня ты мой гость, и я тебя никуда не отпущу. У меня и переночуешь. Мы сейчас баньку истопить закажем, попаримся, отдохнём душой и телом, а завтра я сведу тебя к хозяину моему, Артемию Иванычу Ряшкину, для разговора-беседы: как быть и что делать тебе далее. Ежели ты не передумал, конечно.
— Я ничего не передумал, Степан Лукич. На зиму останусь в Тобольске.
— Ну, вот и славно. А скажу я Ряшкину обо всём сегодня же. Пока банька топится, я к нему сбегаю и доложу, что с Божией помощью мы прибыли. Таков у нас порядок. Согласен ли?
— Спаси Господи, Степан Лукич. Как тут не согласиться. У меня и слов-то иных нет.
— Ну, а раз согласен, то пойдёшь со мной сей же час к Ряшкину, — неожиданно порешил Шергин. — Я уже послал сказать ему, что мы прибыли.
— Прямо сей же час? — удивился Кусков.
— А чего до завтра-то тянуть. Куй железо, пока горячо, — махнув решительно рукой, сказал Степан Лукич, — Пошли.
Алёна проснулась, как всегда, рано. Может быть, в прежней её жизни на Кадьяке или Ситхе она и позволила бы себе побольше утреннего сна, особенно в дни частой там непогоды, но сейчас здесь заботы её стали совсем другими. Она даже и проснулась с теми же мыслями о людях макома, с какими окунулась вчера в свой неспокойный сон.
Алёна встала с мягкого ложа и ополоснула лицо водой, налитой ещё вечером Маней в глиняную и обожжённую на костре лохань, разрисованную по бокам её разноцветными линиями и точками.
Затем она помолилась краткими молитвами, какие пока не запамятовала, и попросила у Господа помощи в делах наступившего дня. Хотела было позвать Манефу, чья хижина стояла рядом, а та и сама, тут как тут, стоит у входа, откинув завесу.
— Здорово ли ночевала, Алёна? — спросила помощница и подруга, незаменимая во всех её делах.
— Да всё, слава Богу, вроде, хорошо, Маня. Только вот на душе что-то неспокойно как-то.
— А-а… ну это дело мне и самой знакомо. Я сперва тоже места себе не находила. Всё о доме думала, а потом смирилась и, вроде бы привыкла. У тебя тоже это пройдёт. Дай только время. Как говорится, всему свой час.
— Так-то так, Маня, — сказала в ответ Алёна, — но ты была одна и тебе трудно пришлось, что и говорить… А у меня сейчас людей много и я слово дала перед Богом своим и этими людьми знать нужды их и заботиться о них… Не обмануть их… Верно я мыслю?
— Знамо дело, что верно. Тут и разговора другого нет, — ответила Манефа. — Только не забывай, что у тебя есть старейшины племени макома, шаман Вывак, и ты в любой час можешь узнать, что надлежит делать… А пока же тебе надо позавтракать.
И Манефа, всё время державшая в руках плетёную из тростника неглубокую корзинку, на дне которой лежала печёная рыба и красноватая лепешка желудёвого хлеба, протянула её Алёне.
Та приняла еду с какой-то неохотой и даже поморщилась.
— Я никак не могу привыкнуть к такой еде. Особенно к желудёвой каше.
— Сегодня я тебе рыбу принесла. Ешь, ешь не бойся, я сама её пекла на углях. А кашу я тебе тоже сама сварю. Только добавлю туда побольше дикой рожницы, да положу сушёных ягод из своих запасов или таких же яблок. Горько не будет, — успокоила Манефа Алёну и, смеясь, добавила: — А тебе ещё ко многому привыкать придётся.
— Да я это и так чувствую… Вот соли всегда маловато.
— А она у нас и вовсе редкая штука. Но у вождя она всегда была: выменивали у испанцев в миссиях на шкуры звериные. А так все едят с кореньями, да травой, похожей на чеснок наш. Тут я тебе её тоже положила.
— А эта рыба?
— Говорю тебе, что сама готовила и посолила: у меня немного соли ещё есть, а там, Бог даст, разживёмся у кого-нибудь… Погоди, я тебя скоро тыквенной кашей угощу.
— Откуда ты её возьмёшь, коли никаких овощей макома не выращивают.
— А наши ходили в одно племя, которое у испанцев научилось огородничеству. Оттуда принесли семена. Я их посадила тут недалеко, на берегу реки. Уже взошли — я проверяла.
— Молодец, Маня. Может быть, наших людей чему-нибудь такому научим.
Рыба Алёне понравилась, а ещё больше принесённая Манефой кружка горячей воды с заваренными в ней сушёными грушами и яблоками.
— Вот что, Маня, — сказала Алёна, закончив завтракать и поблагодарив за него подругу и помощницу. — Позови ко мне шамана Вывака… Хочу с ним обход нашей деревни сделать. Посмотреть, как люди живут, как на новом месте устроились. Да и о других делах с ним поговорить надобно. Хочу это сделать до совета со старейшинами. Ты тоже с нами пойдёшь и разговоры наши переводить будешь.
— Хорошо, — кивнула Манефа. — Сей же час тут будет.
Вывак и верно явился быстро и, откинув завес входа в хижину вождя, встал перед Алёной.
— Что угодно от меня, вождю Шаста? — спросил шаман. — Я слушаю тебя.
Он был в своем привычном одеянии, увешанный ожерельями из раковин, звериных зубов и даже маленьких зеркалец, а в руках держал небольшую палку, на верхнем конце которой были привязаны веером белые перья какой-то птицы.
— Я позвала тебя, шаман Вывак, чтобы ты показал мне, как устроились на новом месте наши люди, да как они живы-здоровы. Чем теперь заняты?
— Я готов, вождь Шаста, — выслушав Алёну, поклонился шаман и первым вышел из хижины вождя.
Тут же к ним присоединилась Манефа и все трое пошли к первым хижинам деревни.
Домами эти шалаши назвать было никак нельзя. Алёна видела, как их строят индейцы: рубят обыкновенные колья и втыкают их полукругом в мягкую землю, а наверху крепко связывают те колья и покрывают всё такое сооружение тростником или травой, а в холодное время древесной корой.
Ещё до сегодняшнего дня Алёна насчитала больше сорока хижин, которые были поставлены без всякого порядка по берегу реки в ивовых кустарниках, а некоторые из них стояли у самой кромки густого леса.
