— Не пора ли напомнить тебе о твоем обещании? — спросил он.
Жан мрачно указал на лежащую перед ними дорогу:
— А ты считаешь, что я думаю о чем-то другом?
— Не о том, которое ты дал твоей даме, — ухмыльнулся Хакон. — А о том, которое ты дал мне.
— И что это было за обещание?
— Что если я докажу, что я достоин, ты почтишь меня рассказом о своем приключении. Я ведь выполнил свою сторону уговора, не так ли?
Теперь уже улыбнулся и Жан:
— Полагаю, ты уберег меня от смерти. Еретик зарубил бы меня, если бы не ты. Но тебе действительно хочется услышать этот рассказ сейчас, во время долгого ночного пути?
— Не могу себе представить более удобного случая. А кроме того, я обдумал обстоятельства нашего короткого знакомства и пришел к выводу, что находиться рядом с тобой опасно. Подозреваю, ты замыслил для нас новые трудности. Так что другого случая может и не представиться.
Жан рассмеялся. Он смеялся второй раз за день, и оба раза причиной тому был его новый спутник. Лошади найдут в темноте дорогу лучше, чем люди, так что поводья можно отпустить. Он поудобнее устроился в седле и во второй раз рассказал историю своего обещания Анне Болейн.
Луна находилась на ущербе, но давала достаточно света, чтобы видеть тропу. Путники ехали ночами без остановки, утром устраивали короткий отдых, а потом ехали или шли весь день до недолгого вечернего отдыха. Последняя ночная поездка закончилась перед рассветом; они устало стреножили и накормили лошадей. Трое товарищей находились на небольшой возвышенности, откуда видна была главная дорога в Тулон.
— Они здесь еще не проезжали, — заявил Жан.
— Почему ты в этом уверен?
Фуггер скрючился от усталости и замертво упал на землю. Уже много лет он не садился верхом и успел забыть, какие части тела при этом потребны. Теперь они напомнили о себе огненной болью.
— Человек, за которым мы охотимся, — не дурак. Он не захочет загнать своих лошадей, а потом долго идти пешком. Особенно в этих местах. — Жан осмотрелся. В лучах рассвета постепенно открывалась взору небольшая долина. — Верховому можно уйти от разбойников, которых здесь множество. Пешему — ни за что. По моим расчетам, у нас не меньше трех часов.
Он бросился на землю рядом с Фуггером и укрылся с ним одним плащом.
— Посторожишь первым, Хакон? — спросил он.
Громадный скандинав расстилал на земле одеяло.
— Ни к чему. Фенрир! — позвал он, и огромный пес свернулся рядом со своим хозяином. — Фенрир предупредит нас, когда кто-нибудь подъедет. Лошадь! — велел он зверю, и тот ответно зарычал. — Иначе нам придется хвататься за оружие, как только к нам приблизится любой кролик или волк, — пояснил Хакон.
Несмотря на мгновенно начавшийся храп двух глоток, Жан какое-то время не спал, глядя, как меркнет утренняя звезда. С выбранного им места был виден тот участок дороги, где она резко сужалась. Судя по некоторым приметам, рядом имелся родник: глубокие рытвины были заполнены вязкой грязью. Здесь коня придется вести в поводу. Идеальное место для засады.
Эта мысль внушила ему некоторую тревогу, но тут им овладела усталость, и он тоже захрапел.
* * *
Почти напротив возвышенности, где отдыхали Жан и его спутники, поднимался еще один холм, чуть более высокий. Там росло несколько чахлых сосен, согнутых морским ветром. Сейчас ветер дул в противоположном направлении, и незамеченная чутким носом Фенрира фигура чуть пошевелилась на подстилке из хвои. Два глаза неприветливо смотрели на пришельцев.
«Трое. С тремя я справлюсь».
Пальцы потянулись к оружию, разложенному на валуне, проверили каждый стежок, удерживавший кожаный кошель на месте, скользнули вдоль туго свернутых веревок к узлам и петлям на их конце. Успокоившись, пальцы переместились на две горки камней, собранных на берегу ближайшей речки. Большие камни размером с яйцо чайки: бросать их труднее, летят они медленнее и ударяют с такой силой, чтобы оглушать. Меньшие камни, размером с воробьиные яйца, могут убить любого Голиафа — если попадут в нужное место. Всего камней было десять.
«Вдвое больше, чем надо. Тут только эти трое, да еще двое, которые приедут.
Пятеро. С пятерыми я справлюсь».
* * *
Настроение у архиепископа было препоганое, и даже красивый рассвет его не поднял. Умерщвление плоти он предпочитал получать в виде недолгих и острых ударов, какие могла дать плеть или длинные ноготки Донателлы, его сиенской любовницы. Он не испытывал ни малейшего удовольствия от продолжительной отупляющей боли после трех ночных переездов почти без еды и вообще без вина, с ночевками на голой земле. Все их вещи и припасы Генрих оставил в епископском дворце, когда они поспешно покинули Тур.
— Сколько нам еще ехать, дурень? — вопросил Чибо широкую спину, маячившую впереди.
Единственное удовольствие, которое ему осталось, — это дразнить своего телохранителя. Однако и это приносило ему меньше удовлетворения, потому что Генрих научился ничего не отвечать. Чибо нравилось окружать себя людьми, которые его ненавидели, вынужденные сносить его бесконечные уколы. Иногда они срывались и позволяли себе какой-нибудь необдуманный ответ, за который их можно было потом изощренно наказывать. Чибо всегда считал, что страх и ненависть внушить гораздо легче, чем любовь, и управлять ими легче.
— Недолго. — Мрачный ответ был брошен через плечо. Чибо поерзал в седле. Все тело у него болело, кашель выбрасывал из глубины больного естества сгустки крови. Конечно, после перекрестка кашель уменьшился, но до конца так и не прошел.
Заслышав кашель архиепископа, Генрих фон Золинген улыбнулся. «Ненавидь господина, люби дело». Он снова вспомнил фразу, которую мысленно повторял очень часто, словно латинскую молитву.
Взвыл пес — протяжно, почти по-волчьи. Звук донесся с холма, расположенного чуть впереди. В окрестностях могли оказаться люди, но Генрих не боялся разбойников: в такое время дня они на промысел не выходят. Он и сам был разбойником-рыцарем — до того, как стать воином Христовым и начать долгое искупление множества своих грехов на службе у архиепископа. Он знал, что по утрам разбойники обязательно валяются где-нибудь пьяными. Нет, собака означала просто, что они оказались вблизи от какой-то окраинной деревушки, перед началом спуска к портовому городу Тулону. Однако на всякий случай он надел шлем и проверил, легко ли меч выходит из ножен.
— Да, недолго, — снова сказал он, надеясь услышать кашель.
* * *
— Убей телохранителя, но оставь архиепископа, — сказал Жан Хакону, когда скандинав убедил его в том, что может попасть в такую крупную мишень, как Генрих, с расстояния в сорок шагов.
