Даже Франц, человек спокойный и благодушный, начинал терять терпение. Так, несмотря на крайнюю спешку, Себастьяну за один день пришлось остановиться трижды, в последний раз в Минске. Он не стал рассказывать своему слуге, что сам князь Лихтенштейнский дважды оказывался жертвой несчастных случаев на дороге и дважды чуть не расстался с жизнью.
Несмотря на то что дороги были абсолютно непроезжими, это отнюдь не избавляло путешественников от неприятной необходимости в обязательном порядке останавливаться на таможенных пунктах, когда чиновники — Себастьян невольно задавал себе вопрос, а умеют ли они вообще читать, — проверяли их паспорта и досматривали вещи. Зачастую то же самое происходило и при въезде в города. Что касается паспортов, у Себастьяна их имелось даже несколько: один — Соединенных провинций, поскольку у него была там собственность, второй — княжества Гессен и, наконец, еще один английский, выданный в Гааге послом Йорком.[9] Сен-Жермен показывал один, другой или третий в зависимости от того, какое проезжал государство и в каком отношении находилось оно со странами, выдавшими ему эти паспорта. Впрочем, порой государства были такими маленькими, что путешественники пересекали их за полдня.
Здесь подстерегала особая порода хищников — менялы. Оснащенные своими расчетными таблицами и весами, они обменивали золотые марки на талеры, флорины на дукаты, пфенниги на крейцеры, каролины на соверены и гинеи на франки, рейхталеры, рубли и все, что вашей душе угодно. Конца этому не предвиделось, потому что менялы отчаянно капризничали из-за вышедших из употребления монет, сомнительного вида золотых или слишком ветхих банкнот. Себастьян невольно возвращался мыслями к той главе из Писания, где говорилось о Христе, отхлеставшем их давних предшественников, дабы изгнать из Храма.
Эти торги могли продолжаться очень и очень долго, пока путешественники, прибегнувшие к услугам менял, не достигали цели, но когда они могли продолжить путь, другим пассажирам приходилось дожидаться окончания сделки. Что касается Себастьяна, то он для крупных сумм использовал переводные векселя, кроме того, у него, как правило, оставались наличные после предыдущих путешествий.
Еда и ночлег никак не могли компенсировать дорожных мучений. Для Себастьяна, который путешествовал очень много и повидал всякое, это не было открытием, но следовало признать, что постоялые дворы и гостиницы на Востоке, особенно в сельской местности на почтовых станциях, где меняли лошадей, были куда неприятнее и грязнее, чем на Западе. Так, осматривая кухню в Торне, в Польше, он обратил внимание, что неряшливого вида кухарка, хлопочущая возле кастрюль, льет в рагу какую-то мутную воду, набранную бог весть где. В ответ на его замечание женщина сказала, что это придает блюду особый вкус. Себастьян был озадачен, зато тотчас же догадался о причине расстройства желудка, которое случилось у них обоих, у него и Франца, дня за три до этого и с которым ему удалось справиться лишь с помощью предусмотрительно захваченных лекарств. Мало того, эти люди практически не мыли овощи, которые клали в кастрюли, а если и мыли, то такой же грязной водой.
Ничего удивительного, что эпидемии холеры и брюшного тифа случались одна за другой и за несколько дней буквально выкашивали целые деревни.
Сделав соответствующий вывод, Себастьян во время путешествия стал воздерживаться есть что-либо, кроме хлеба и колбасы, и велел Францу следовать его примеру, если тот не хочет подхватить дизентерию или еще что похуже. Что же до напитков, оба они довольствовались флягами колодезной воды, которые наполнялись под их наблюдением и которые Франц дезинфицировал водкой. Потому что обычно просьба путешественников подать чистую воду воспринималась как каприз.
Комнаты были не лучше. Ни один опытный путешественник не был вправе рассчитывать, что ради него хозяин станет менять белье, но порой постель была настолько грязной и зловонной, что граф и его слуга предпочитали растянуться прямо на одеялах — причем своих собственных, которые предусмотрительный Себастьян захватил с собой, — чем провести ночь в компании паразитов.
Среди путешественников встречались не только люди благородных сословий или торговцы; на постоялых дворах останавливались все, кто путешествовал на лошадях, помещики, дезертиры, поскольку военные действия велись по всей Европе, всякого рода проходимцы, рассказывающие о себе бог знает что. Если по прибытии они и были еще трезвы, то оставались таковыми недолго; приходилось слушать, как они горланят песни до поздней ночи, пока какой-нибудь постоялец, желающий уснуть, не призывал их к порядку, зачастую силой. Себастьян не имел никакого желания вступать в пререкания с пьяницами, и все неудобства переносил стоически, стараясь по возможности возместить часы недосыпания на следующий день, во время пути. Но Франц, куда менее терпеливый, к тому же сильный и широкоплечий, не раз и не два выходил призвать пьяного крикуна к порядку, обычно с помощью кулаков.
Пробуждение тоже было малоприятным. Отхожее место, если таковое вообще существовало, представляло собой дыру в земле под навесом или в сколоченном из досок домике. А рассмотрев воду в кувшине для умывания, путешественник приходил к выводу, что его лицо и руки останутся чище, если он не станет умываться вовсе. Себастьян растирал лицо и грудь салфеткой, смоченной в настойке своего собственного изготовления из лавра и можжевельника. Он и Франца убедил следовать своему примеру. Наконец они прибыли в Москву.[10]
В особняке Орловых Себастьяна ожидали три новости.
Во-первых, на крыльце появился Эймерик де Барбере. Он помог графу выйти из кареты. Как уверял шевалье, само провидение позаботилось о том, чтобы до него дошел призыв Себастьяна, и он поспешил ему навстречу.
— Ни за что на свете, сударь, я бы не хотел обмануть ваши ожидания.
Барбере прибыл за три дня до Себастьяна. Братья Орловы оказали ему самый радушный прием.
Второй неожиданностью стало письмо от сына Александра.
«Дорогой отец!
Уж сам и не знаю что, без сомнения, непредвиденный характер вашего призыва внушил мне мысль не останавливаться в доме ваших друзей Орловых. Я поселился у посла Соединенных провинций, проживающего в этом же городе, и готов поступить в ваше распоряжение. Мне не терпится заключить вас в свои объятия. Вчера на улице какой-то человек, по виду дворянин, остановил и сердечно поприветствовал меня, между тем как я его не узнал. Он смутился и спросил меня, не граф ли я Сен-Жермен. Когда я уверил его, что нет, он извинился и пошел дальше.
