Моктар Аль – Корайш попал в поле зрения Кальфо еще в ту пору, когда тот был нунцием в Каире. Дипломат и догматик поладили: каждый угадал в другом то же пожирающее изнутри тайное пламя, это привело к тому, что между ними неожиданно завязалось даже что – то вроде дружбы. Только палестинец не пытался, подобно ему, воспарить духовно путем эротических священнодействий. Он был всего лишь сексуальным маньяком.
Издав нежный стон, Соня открыла глаза.
Кальфо тотчас положил телефон на пол и склонился над красавицей.
— Возвращайся в Рим, Моктар. Совету Братьев – мусульман удалось убедить ХАМАС в важности этого дела. Одних терактов недостаточно, чтобы защитить ислам, если божественную природу Корана или священную персону Пророка, благословенно имя его, запятнает хотя бы тень сомнений. Но есть одна вещь…
Моктар Аль – Корайш усмехнулся: он этого ждал. Его бронзовая кожа, мощная мускулатура и малый рост составляли живописный контраст с высокой узкоплечей фигурой собеседника — Мустафы Машалура, почитаемого всеми студентами каирского университета Аль – Азар.
— Речь идет о том, что ты поддерживаешь отношения с евреем. О самом факте твоей дружбы с ним…
— Он спас мне жизнь во время Шестидневной войны, в 67 году. Я оказался один, без оружия, в пустыне, наша армия обратилась в бегство, его танк шел прямо на меня, по всем законам войны он должен был меня раздавить. А он остановился, напоил меня и оставил в живых. Он еврей, но не такой, как другие.
— Тем не менее, это еврей! И уж кому, как не тебе, знать, что он не простой еврей.
Они остановились в тени минарета Аль – Гари. Даже теперь, на исходе ноября, бледная кожа старца не выносила солнечных лучей.
— Не забывай слов Пророка: «Будьте врагами евреям и христианам, они в дружбе между собой! Тот, кто принимает их за друзей, равняет себя с ними, и Аллах не направляет тот народ, который сбивается с пути». Пятая сура!
— Ты знаешь священный Коран лучше, чем кто бы то ни было, муршид [Муршид — уважительное обращение к суфийскому наставнику (перс)], — это обращение означало нечто вроде «верховного наставника», именуя его так, Моктар тем самым выражал особое почтение. — Но ведь и сам Пророк без колебаний вступал в союз со своими врагами для пользы общего дела, а его образ действия для нас закон и пример, даже во время джихада. Ни евреи, ни арабы не заинтересованы в том, чтобы вековые основы христианства были поколеблены.
Верховный наставник взирал на него с улыбкой:
— Мы пришли к этому заключению задолго до тебя, потому и предоставляем тебе свободу действия. Но помни всегда, что ты — потомок тех, кто видел, как в мир явился Пророк, благословенно имя его. Веди же себя так, как пристало тому, кто носит славное имя Корайш. Пусть дружбе, с этим евреем никогда не заставит тебя забыть, кто он и на кого работает. Масло и уксус могут оказаться в одном сосуде, но они никогда не смешаются.
— Будь покоен, муршид, Корайша уксус еврея ни за что не проест, у меня шкура дубленая. Я знаю этого человека. Если бы все наши враги были похожи на него, быть может, на Ближнем Востоке уже воцарился бы мир.
— Мир… Для мусульманина мира не будет до тех пор, пока вся земля не научится каждый день пятикратно склоняться перед Киблой, указывающей, в какой стороне Мекка.
Выйдя из спасительной тени минарета, они в молчании направились к входу в медресе, чей купол сверкал на солнце. Но прежде чем туда войти, старик придержал Моктара за локоть:
— А девушка? Ты ей доверяешь?
— В Риме ей сейчас лучше, чем было в Саудовской Аравии, в том борделе, откуда я ее вытащил. Пока она ведет себя хорошо. И, главное, совсем не хочет, чтобы ее отправили обратно в Румынию, к родне. Ее задача проста, ничего сложного, мы используем только старые проверенные методы.
— Бисмилля, аль рахман аль рахим! А теперь оставь меня, настал час молитвы.
Ибо верховный наставник Братьев – мусульман, преемник его основателя Хасана Аль – Банны, пред лицом Аллаха не более чем муслим — такой же покорный раб, как все прочие.
Моктар прислонился к колонне, прикрыл глаза. Ему вдруг снова привиделось: человек выпрыгивает из танка, направляется к нему, правая рука поднята — это знак пулеметчику, чтобы не стрелял. Вокруг безмолвие Синайской пустыни, египтяне обращены в бегство. Почему он все еще жив? И почему этот еврей не убивает его сразу, зачем тянет?
Израильский офицер, похоже, колеблется, его лицо застыло, будто окаменев. Потом он неожиданно улыбается и протягивает ему свою фляжку с водой. Моктар пьет, не спуская с еврея глаз, и замечает шрам, пересекающий его светловолосую, очень коротко стриженную голову»
Несколько лет спустя в Палестине разразилась интифада. Моктар производил зачистку на одной из улочек Газы, Там было всего несколько лачуг, откуда израильтяне только что отступили, неся потери. Он вошел в разрушенный гранатами двор — какой – то еврей, лежавший без сил под стеной, тихонько стонал, держась за раненую ногу.
Униформы ЦАГАЛ на нем не было, наверняка агент Моссада. Моктар направил на него свой Калашников, собираясь расстрелять. Увидев нацеленное ему прямо в грудь дуло автомата, еврей усмехнулся, его искаженное страданием лицо оживилось. Возле уха начинался длинный шрам.
«Еврей из Синайской пустыни!» Араб медленно поднял дуло своего автомата к небу. Прокашлялся. Сплюнул. Засунув левую руку под рубаху, вытащил пакет первой помощи и швырнул его еврею.
Потом обернулся и бросил своим людям краткий приказ: мол, пошли дальше, нет в этом бараке никого и ничего.
Моктар вздохнул, Рим — прекрасный город, и девушек там полным полно. Побольше, чем в пустыне, уж это точно.
Он вернется в Рим. Притом с удовольствием.
Три дня спустя отец Нил уже катил в Римском экспрессе, пытаясь устроиться на неудобном сиденье.
Он был озадачен неожиданным приглашением из Рима. Какие – то рукописи о старинной музыке! Отец настоятель вручил ему билет на поезд, тем самым лишив всякой возможности заехать в Жерминьи, чтобы еще раз сфотографировать плиту. Вместе со своими папками отец Нил прятал на дно чемодана негатив, украденный из кабинета отца Андрея, — ничего компрометирующего в келье оставлять нельзя! Но сможет ли он что-нибудь понять из этого негатива?
Не без удивления он заметил, что его купе почти пусто, хотя все места были забронированы. Единственный пассажир, худощавый мужчина средних лет, казалось, спал, забившись в угол. В Париже при встрече в купе, они обменялись кивками. В светлых кудрях попутчика терялся длинный шрам.
