— Но ведь у нас уже есть сарацинские заложники — гарнизон Акры, — напомнила Беренгария. — Какой смысл добиваться их освобождения, а потом замещать другими? Я не понимаю, что выигрывает от этого Саладин? А ты, Джоанна.
— Я тоже. — Джоанна начала расхаживать. — Но затяжка ему очень выгодна. Чем дольше он задерживает Ричарда с армией в Акре, торгуясь об условиях, тем больше приобретает времени для усиления прибрежных городов и войск. Ричард полагает, что именно в этом заключается истинная цель султана. Ты знаком с этим человеком, лорд Онфруа. Каково твое мнение?
Вперив в собеседника пристальный взгляд, Джоанна лишний раз поразилась тому, насколько красив этот мужчина: широко посаженные темные глаза, гладкая, чисто выбритая кожа, полные губы, словно созданные для улыбок и песен. Только из него не получилось хорошего мужа для королевы — красота не возмещает отсутствия стальной воли. Однако он был пулен, рожденный и вскормленный в суровой благодати Святой земли, и Джоанне подумалось, что его мнение вполне стоит выслушать.
Онфруа взвешивал слова, как человек, старающийся дать честный ответ.
— Да, султану действительно выгодно тянуть время как можно дольше. Ему известно, как отчаянно хочется нам заполучить истинный крест, и он полагает, что раз для нас это так важно, мы позволим втянуть себя в бесконечные переговоры.
— И ты продолжаешь утверждать, что он честный человек? — Джоанна нашла взгляд собеседника.
— Продолжаю, — твердо ответил Онфруа, но затем вдруг расплылся в подкупающей, печальной улыбке. — Однако опыт подсказывает мне, что честность становится первой жертвой на войне. Саладин заслуживает уважения, во многих отношениях он превосходит моих христианских собратьев. Но он остается врагом и ведет то, что у мусульман называется «малый джихад» — вооруженная борьба против неверных. Мне всегда казалось любопытным, что их священники обещают участникам джихада пропуск в рай. Прямо, как наши святые отцы, дающие принявшим крест отпущение грехов.
Обе женщины воззрились на него.
— Ты же не хочешь поставить на одну доску христианство и веру, оскорбляющую Бога? — осведомилась Беренгария с несвойственной для нее резкой интонацией.
— Нет, мадам, конечно нет, — ответил Онфруа, привыкший раздавать подобные заверения, поскольку в мире, где пытливость ума не почиталась за достоинство, христиане и мусульмане рассматривали свою религию как единственно правильную. — Я просто стараюсь понять образ мысли сарацин. Мы уверены, что исполняем Божью волю, но и Саладин тоже так думает. По натуре султан не жесток и не бессердечен, но он готов сделать все, что считает необходимым ради нашего изгнания со Святой земли.
— Так же, как мой брат ради возвращения Иерусалима, — с гордостью заявила Джоанна. — И ему это удастся, поскольку Бог воистину на нашей стороне.
Вскоре дамы удалились, оставив Онфруа в одиночестве стоять во дворе. Ему хотелось разделять их уверенность. Но он подозревал, что Джоанна и Беренгария едва ли осознают, насколько ловко султан загнал христиан в угол. Как может упустить английский король шанс возвратить Истинный крест? Саладин не мог найти лучшей наживки, чем святейшая из христианских реликвий. Не могут крестоносцы и медлить в Акре, не подвергнув тем самым риску исход всей кампании. Более того, если сарацин из гарнизона не выкупят, то как с ними быть? Рыцарь присел на край фонтана, глядя на начинающее багроветь небо. В другой день его восхитил бы столь роскошный закат, потому как у него были глаза художника и душа поэта. Но этим вечером, он мог думать только о случившемся днем разладе и о последствиях оного для его родной страны.
На следующий день герцог Бургундский вернулся из Тира с остальными заложниками — Конрад не устоял перед гневными обвинения Гуго и зловещими угрозами Ричарда. Два дня спустя Ричард разбил лагерь за пределами города. Обе стороны продолжали обмениваться посланиями, но взаимное недоверие мешало прийти к согласию, и патовая ситуация сохранялась.
Вторник, 20 августа, начался с прозрачно-голубого неба и томящего зноя. Несмотря на ранний час, собравшиеся в шатре Ричарда уже истекали потом. Ожидание изматывало нервы, несколько раз вспыхивали ожесточенные перепалки, но затем Ричард принял руководство советом и потребовал тишины.
— Мы не можем больше ждать, — начал он, возвысив голос так, чтобы было слышно всем. — Саладин водит нас за нос. Он будет и дальше тянуть время, уклоняться и делать все, чтобы отсрочить расплату, ведь каждый день, который проводим мы в Акре, потерян для нас и выигран для него. Украденное время султан употребляет на укрепление Яффы, Арсуфа и Цезареи и, насколько нам известно, ожидает подкреплений из Египта. Через два месяца начинается сезон дождей, и как мне сказали, вести кампанию будет невозможно по причине того, что дороги превратятся в болото. Поэтому если мы не выступим в ближайшее время, то можем застрять в Акре до весны. Вам не стоит объяснять, что означает такая задержка для нашей армии. Если мы позволим Саладину переиграть нас, то все принесенные за минувшие два года жертвы окажутся напрасными. Воины перестанут нам верить, и кто их осудит?
Король не утруждал себя разъяснениями, полагая, что его слушатели прекрасно представляют, какое разрушительное действие окажет зимовка в Акре на мораль в лагере. Многие ли почувствуют стремление сражаться после месяцев, проведенных в игре, ссорах, распутстве и пьянстве? Ричард помолчал, ожидая ответа. Но никто не возразил, даже французские сеньоры, привыкшие спорить с ним по любому пустяку. Никому не хотелось терять возможность вернуть Истинный крест и освободить такое множество христианских невольников. Не доставляла удовольствия и перспектива упустить кучу денег — щедрость Ричарда вошла в легенду наравне с отвагой, и бароны были уверены, что выкуп будет поделен, дав им возможность расплатиться со своими людьми и покрыть расходы. Последнее соображение было немаловажным, поскольку многие крестоносцы потратили все, отправляясь в поход. Но все они являлись солдатами, и подобно Ричарду понимали, что оставаться в Акре не выход. Ничто не может быть важнее успеха крестового похода, даже частица Истинного креста или несчастные, томящиеся в темницах Дамаска.
Вызывающий взгляд Ричарда переместился с Гуго на епископа Бове. Филипп де Бове выглядел как человек, прикусивший язык, чтобы не кинуться возражать просто в силу привычки. Гуго стоял понурившись, повесив голову на грудь — поза говорила о жестоком разочаровании, вызванном потерей выкупа. Почувствовав на себе взгляд Ричарда, герцог поднял глаза.
— Хочешь услышать наше мнение? — с сарказмом спросил он. — Всегда пожалуйста. Разумеется, ты выбрал такой момент, когда только полоумный не согласится с тобой. Правда в том, что у нас нет выбора, и все в шатре знают это.
Немцы либо погибли при осаде, либо отправились домой с герцогом Леопольдом. Но при армии оставалось немалое число фламандцев, и Жак д’Авен выступил от их имени, согласившись, что дальнейшая задержка недопустима. Ги де Лузиньян, его братья, великие магистры тамплиеров и госпитальеров, венгерский граф и некоторые из епископов говорили следом, поддержав предыдущих ораторов, Ричарду подумалось, что это, наверное, первый и последний раз, когда они демонстрируют такое единодушие. Серьезных возражений король и не ожидал, но, будучи избавлен от привычного соперничества и спеси, вздохнул с облегчением.
Задать лежащий на поверхности вопрос выпало Генриху:
— А как тогда нам поступить с гарнизоном Акры?
— Как? — мрачно переспросил Ричард. — Есть только четыре варианта, и ни один из них не хорош. Мы не в состоянии выделить достаточного количества воинов, чтобы обеспечить охрану почти трех тысяч пленников, а я не намерен оставлять жену и сестру в одном с ними городе, не исключив возможности. что заключенные могут вырваться на свободу. Не можем мы и взять их с собой в поход на юг. У нас нет даже провизии, чтобы прокормить несколько тысяч лишних ртов, так как Саладин намеренно опустошил окрестности, дабы мы не могли добыть пропитание с земли. Просто отпустить их нельзя — наши люди взбунтуются. Многие из воинов недовольны капитуляцией, они полагают, что заслужили право взять город приступом и отомстить за гибель друзей и товарищей. Освободи мы такое множество сарацин, с которыми придется сражаться снова, не получив при этом и денье, солдаты опять же придут в ярость, и кто их осудит? Насколько вижу, выбор остается только один — казнить пленников.
