В кабинете стало тихо, только с улицы сквозь открытое окно было слышно, как шелестят листья на деревьях, да издали донесся лай собаки.
Корелин молча постукивал пальцами по крышке стола.
Прошла минута. Еще одна. И еще.
– Что молчишь? – поинтересовался Орлов.
– Я не молчу, я жду, – сказал Корелин.
– Чего?
– Ну… Когда за мной приедут. Забирать, ломать…
Орлов засмеялся. Потом смех оборвал и посмотрел на собеседника даже с некоторым удивлением:
– А зачем тебя забирать? Смысл какой?
– Подожди… – Корелин потер лоб ладонью. – Что значит – зачем?
– Да вот так просто – зачем ты можешь им понадобиться? ИМ! – воскликнул Орлов, указав пальцем на потолок. – Таких, как ты, не арестовывают, а устраняют. Ты слишком много знаешь, но вряд ли ты станешь кому-то на допросах что-то рассказывать. Тем более что в результате и твоих следователей придется убирать… Проще уж пристрелить тебя и всех делов. Особенно в свете последних обстоятельств. Ты зачем Власова в плен отправил?
– Не смешно, – холодно произнес Корелин. – Я…
– Да ты не мне это объясни, а, скажем, Домову. Он сейчас примчится к начальству, упадет в ноги, будет рассказывать, что ты готовишься уходить, что и Евграфа Павловича ты спрятал, и Никиту, и Залесского со Шведовым специально из игры выводишь, переводишь на нелегальное положение, станет просить разрешения на арест-захват-расстрел… Разрешения ему никто не даст, прикажут быть начеку, в готовности и ждать дальнейших указаний. А тебе… Тебе позвонят через… – Орлов посмотрел на часы. – Через пятнадцать минут приблизительно, и попросят приехать.
Корелин скрипнул зубами.
– Я, собственно, поэтому и явился, – сказал Орлов. – Чтобы ты не запсиховал. Ты же мог после звонка попытаться уйти или, чего доброго, пулю в висок пустить… А? Как бы ты отреагировал на звонок с приглашением?
Корелин не ответил.
Он прекрасно понимал, что такой звонок заставил бы его действовать. Как именно? Об этом Евгений Афанасьевич даже думать не хотел.
– Значит, ты звонок прими, радостно подтверди, что едешь с удовольствием, а по дороге обдумай, что будешь говорить по поводу всего этого… – Орлов тряхнул портфелем. – Хорошо подумай, чтобы история с Андреем Андреевичем выглядела как настоящая. Чтобы ты выглядел умным и толковым. Обо мне, если спросят, можешь говорить свободно и ничего не скрывая. Всю правду, как папенька учил.
Орлов снова посмотрел на часы.
– Хорошо, – устало произнес Корелин. – О тебе – всю правду. О Власове… Ну, придумаю что-нибудь. Что я скажу о Севке? Его же возьмут и пропустят сквозь мясорубку. Тебе его не жаль?
– А тебе жаль мальчишку? – изумился Орлов. – А так – не скажешь. Ты же его куда только не посылал! В кровь, огонь и дерьмо… чаще, правда, в дерьмо. Безжалостно и целенаправленно. А тут вдруг такая забота. С чего бы это?
– Ни с чего, – отрезал Корелин. – Просто…
– А раз просто – выкинь его из головы. Просто – выкинь. Считай, что в этой части нашей операции он не участвует. Нету его…
– Нашей операции, – пробормотал Корелин со странным выражением.
– Да, нашей. Я же тебя предупреждал, что рано или поздно тебе придется уходить. Что рано или поздно…
– Я помню, – оборвал Евгений Афанасьевич Орлова. – Я – помню. Но…
Зазвонил телефон на его столе.
Корелин посмотрел на аппарат, потом – в лицо Орлову.
– Это тебя, – подмигнул Орлов. – В гости зовут. И пока ты еще более-менее четко соображаешь, запомни – от бакена строго на восток. Тридцать четыре минуты от названного времени. Тридцать четыре минуты плюс пять с половиной. Потом – строго на восток, не сворачивая и не мешкая. Строго на восток, пока не упрешься. Запомнишь?
– Что это значит?
– Когда нужно будет – ты вспомнишь. И поймешь, – Орлов вновь подмигнул. – У тебя ведь абсолютная память, если ничего не изменилось. Не изменилось?
– Нет, – ответил Корелин и посмотрел на телефон.
Тот продолжал звонить.
6 августа 1942 года, в полосе Юго-Восточного фронта
Палец на спусковом крючке пистолета словно свело судорогой. Севка и не хотел вроде убивать Чалого прямо сейчас. Точно – не хотел. Нужно же было выяснить, чего это новый «попаданец» оказался в прошлом и что именно ему нужно от Севки.
Ведь нужно, ведь не просто так он вышел к этой самой балке так вовремя. Что-то хотел или он, или тот, кто его послал…
Все это Севка понимал и очень хотел узнать правду, но палец его правой руки – указательный палец – имел по этому поводу свое собственное мнение. Спуск был не особо тугой, Севка чувствовал, как выбираются пальцем доли миллиметров слабины, чувствовал, что холостой ход у пистолета совсем крохотный, и в любое мгновение может грохнуть выстрел, отправляя как бы капитана ВВС РККА на тот свет.
Чувствовал и даже пытался остановить палец, но тот… Тот продолжал жать на спусковой крючок.
– Севка… Ты это… – быстро пробормотал Чалый. – Не делай глупостей… Не нужно, потом пожалеешь…
– Наверное… – протянул Севка. – Пожалею…
– Так это…
Грохнуло оглушительно, уши заложило, гильза, блеснув на солнце, отлетела в сторону. Во рту стало кисло от сгоревшего пороха.
Еще выстрел. И еще. И еще четыре раза.
Гильзы одна за другой отправились в недолгий полет.
Щелчок.
Севка удивленно посмотрел на пистолет в своей руке, словно ожидая какой-то каверзы. Восемь патронов в магазине должно быть, а выстрелов было только семь. Может, пистолет решил затаиться, прихомячить последний патрон… В сговоре пистолет с указательным пальцем, и стоит только на мгновение ослабить бдительность, как палец быстренько нажмет на спуск, а пистолет выплюнет утаенную пулю и пристрелит-таки бывшего подполковника ВВС.
Севка отбросил пистолет, с размаху сел на землю, ударившись копчиком о какой-то корешок.
Сжал виски ладонями.
Это называется истерика, Всеволод Александрович. Истерика. Как-то ты за последние дни совсем разболтался, Всеволод Александрович. А был ведь такой крутой орденоносец!
Как ты в Ростове вывел в расход одного товарища, работавшего на немцев. Допросил энергично, не обращая внимания на стоны, кровь и тому подобную ерунду, и пристрелил.
…Наполненные ужасом глаза, трясущиеся руки; кровь и слюна, стекающие по подбородку.
– Слышь, лейтенант, не нужно… я ведь все сказал… я могу работать против немцев… я еще много знаю… я…
– Извини, мне некогда с тобой возиться.
Выстрел.
И ничего не щелкнуло ни в голове, ни в душе. Работа. Только работа. Приказано допросить и ликвидировать. Приказ выполнен.
И в Донбассе не сдрейфил, перестреливался с парнями из абвера – с тремя парнями, – пока Костя не обошел их с фланга и не убил. Ведь не сдрейфил, правда? А пули свистели над самой головой. Одна даже портупею задела на плече.
